Зиновий Юрьев - Чужое тело, или Паззл президента

Как там, интересно, этот с бородкой. Этот… Дурак, это ж я. Какую ж, однако, глупость он сделал, что, так сказать, раздвоился. Нужно было бы просто переселиться в тело аналитика. Заснуть с этим дурацким шлемом на голове в хибарке удельнинского гения, заснуть Петром Григорьевичем Илларионовым и проснуться тем же Петром Григорьевичем, только в другой шкуре, помоложе и поздоровей. А так с этим двойником расщепилось его «я» на две части. И не поймешь кто есть кто. Во всяком случае, он-то уж точно не здоровый байбак с бородкой. Байбак-то, поди, дрыхнет сейчас преспокойно в квартире аналитика, а он терзает себя вещами, на которые ответа нет. Нет, что ни говори, а человеческое самосознание, свое «я» — куда более тонкая вещь, чем кажется с первого взгляда. И ни на каком калькуляторе на две идентичные половинки его не разделишь… Ну, да ладно, долго хоть ломать голову над этим не придется. Как это в дурацком каком-то стишке? Ага: недолго мучилась старушка в высоковольтных проводах, ее обугленная тушка с тех пор на птиц наводит страх…

Сон как назло не приходил, спасительный сон, в котором только и можно было теперь жить, потому что явь быстро становилась мучительным кошмаром. И все-таки Галя вошла к нему. Но почему-то не одна, а шла она под руку с Ананием Исаковичем, нотариусом, и оживленно о чем-то говорила с ним. Что могло значить только одно — он все-таки заснул. Потому что Ананий Исакович — человек порядочный, и профессиональная этика никогда не разрешила бы ему обсуждать с кем-нибудь завещание своего клиента, даже с вдовой. Но позвольте, почему вдовой, когда он еще… Надо сделать Ананию выговор… Впрочем, зачем? С нотариусом все дела он уже закончил, как, впрочем, и со всеми остальными. Кроме себя, кроме себя…

Петр Григорьевич медленно обвел взглядом собравшихся в его кабинете сотрудников.

— Уважаемые коллеги, — сказал он, — я собрал вас, чтобы сообщить о серьезных изменениях, которые очень скоро коснутся всех нас. — Ишь ты, заметил он, как все напряглись. — Дело в том, что я тяжело болен… Раньше в некрологах в таких случаях писали: после тяжелой и продолжительной болезни… У меня, коллеги, к сожалению, не гастрит, а рак, и рак, вышедший, так сказать, на финишную прямую и рвущийся к ленточке. — Он слабо улыбнулся и поднял руку. — Не надо ничего говорить. Мы все взрослые люди и всё понимаем. И я в ваших чувствах не сомневаюсь. Потому что старался по мере сил быть справедливым. А если ненароком кого и обижал подчас, прошу прощения. Главное, что вы должны усвоить, — это то, что болезнь и мой уход с поста ни в малейшей степени не должны коснуться компании. Поэтому я хотел представить вам нового президента компании, который с сегодняшнего дня будет руководить «РуссИТ». Ишь ты, опять заметил Петр Григорьевич не без злорадного удовлетворения, как они все уставились на Юрия Степановича и как сам Юрий Степанович непроизвольно приосанился и выпрямился в своем кресле.

— Мы с новым президентом провели не один час, обсуждая все дела компании. А компания сейчас переживает важнейший период. Или мы с помощью нашего бывшего Вундеркинда, а ныне Якова Борисовича Свирского сделаем прыжок буквально в заоблачные высоты ИТ-бизнеса, или так и останемся маленькой провинциальной компанией, так сказать, отверточным производством, собирающим компьютеры из импортных деталей. Учитывая всю важность работы руководимой им лаборатории, я своим последним приказом назначаю его вице-президентом «РуссИТ» по исследованиям и внедрению новых идей в производство.

Все повернулись к Яше, который сидел, не шелохнувшись. Молодец, подумал Петр Григорьевич, хватило у него ума не превращать этот торжественный — как ни крути — момент в балаган. А то от него всего можно было ожидать. Мог, например, вскочить, заложить по-наполеоновски руку за борт пиджака и начать галантно раскланиваться направо и налево, плавно поводя перед собой воображаемой треуголкой.

— А президентом компании станет хорошо знакомый вам человек, — Петр Григорьевич посмотрел на своего зама и заметил с едва скрываемым злорадством, как тот, уже не сдерживаясь, начал расплываться в улыбке. — Это наш молодой, но достаточно подкованный в ИТ-технологиях Евгений Викторович Долгих, прошу любить и жаловать. Как когда-то говорили в подобных случаях: король умер, да здравствует король!

На мгновенье тишина в кабинете стала такой физически ощутимо плотной, что, казалось, она должна была тут же взорваться. Она и взорвалась оживленными голосами, недоуменными взглядами на Евгения Викторовича, мгновенной бледностью Юрия Степановича, который молча встал и, пошатываясь, вышел из кабинета. Один только новый вице-президент, казалось, нисколько не удивился, подошел к новому президенту и с улыбкой пожал ему руку.

— Вот, собственно говоря, и всё, коллеги, для чего я вас собрал сегодня. Думаю, вы все это не раз еще будете обсуждать между собой. Желаю всем успехов. Евгений Викторович, задержитесь, пожалуйста, на минутку.

Когда они остались вдвоем, Петр Григорьевич подошел к новому президенту и улыбнулся ему:

— Ну, как ты на новом месте и в новом тельце? Спал-то хоть хорошо?

— Сны только мучили…

— Привыкнешь. Я о другом. Я вчера два раза звонил Семену Александровичу. Сам не знаю почему, но так мне вдруг захотелось услышать его аканье и бэканье… И оба раза никто не отвечал. На него это не похоже. Гудки есть, а он не отвечает. Сегодня утром позвонил опять, а мне: абонент временно недоступен. Что-то я разволновался, сам не знаю почему. То ли мне хотелось еще раз поблагодарить старика…

— То ли?

— Не знаю, просто не знаю. Знаешь что, давай подъедем к нему. Что-то на душе у меня неспокойно.

— Когда?

— Да чего откладывать? Он у меня из головы не выходит. Поедем сегодня.

— Едем.

Через час с небольшим «лексус» остановился у дома Семена Александровича, и сердце Петра Григорьевича, Петра первого, сжалось от нехорошего предчувствия. Что-то было не так. Ржавой проволочной петли на калитке не было, она валялась на траве. Сама калитка вообще была открыта. Петр первый и Петр второй вылезли из машины и вошли в грязный дворик. В грязи валялись обломки дискет. Вот почему мобильный его не отвечал: на дверях висел замок, а на нем скрепленная зловещим сургучом печать. Зато стекло в маленьком оконце было разбито.

— Вы к Семену Александровичу? — послышался с улицы женский голос, и на участок вошла средних лет женщина с крашенными в ярко-оранжевый цвет волосами, в джинсовой куртке поверх байкового в крупных цветах халата, а за ней толстенький мужичок, крутивший на пальце ключи от автомобиля. — Умер он, болезный. Я соседка его, Прасковья Сергеевна. Вчера рано утром, часов, наверное, в пять проснулась от собачьего воя. Это собачка Семена Александровича выла. Я ее по голосу знаю. Корлис он ее звал. Такое уж имя придумал. Он вообще-то человек был со странностями, но очень добрый. Лет двадцать мы соседствуем, я еще совсем девчонкой была, когда мы сюда приехали, и за все годы, верите, слова от него грубого не слышала. Ни я, ни муж мой Володя, и уж подавно сынок наш Сережка. Покойный его очень даже любил… Ну, я халат накинула и пошла посмотреть, не случилось ли чего. Собака меня встретила, выть сразу перестала, взяла так за подол осторожненько зубами и потащила в дом. Попробовала — дверь не заперта. Вошла — и сердце прямо остановилось. Семен Алексаныч лежит на полу. Я склонилась и сразу поняла, что преставился уже он — не дышит. Ну, я кинулась домой, разбудила Володю, вызвали мы скорую и милицию. Вроде так это делается в таких случаях, насмотрелись, слава богу, на «Федерального судью» по телевизору.