Галина Панизовская - Два Вальки Моторина

Стол был такой громадный, что тут могли бы играть в настольный теннис сразу две пары. На нем валялись кучи бумаг, книг, чертежей и какая-то штуковина под стеклом с прыгающей стрелкой.

Я поднес руку к штуковине — стрелка метнулась вправо, будто хотела выпрыгнуть наружу. Я отвел руку — стрелка вернулась назад, встала было посередке, где нуль, но передумала и скакнула до упора влево. Я чихнул — и она бросилась к нулю. Это было до того занятно, что я забрался в кресло с ногами и стал потихоньку дышать на стрелку через стекло. От дыхания она будто оторопела и остановилась, мелко подрагивая. А я сказал ей.

— О, великий Джин! Ты, кто заключен в этом странном сосуде! Чего ты хочешь, скажи? Хочешь, чтобы тебя освободили?

На самом деле я, конечно, вовсе не думал, что там сидит джин, а знал, что это папин прибор. Но стрелка перестала дрожать и замерла, будто задумалась над вопросом.

— Скажи! — шепнул я. — Если надо, я сумею разбить волшебное стекло, за которым ты заточен. Только не воображай, что мне нужна награда. Просто я против, чтобы кого-то заточали…

Я знал, что никто не ответит, потому что никакого джина нет. И все же на минутку представилось папино лицо, когда он увидит свой прибор с разбитым стеклом, — зрелище не очень приятное… А стрелка замоталась влево-вправо, влево-вправо, будто замотала головой: мол, нет, нет, нет… не разбивай!.. И почему-то именно в этот миг я внезапно отчетливо понял, что штуковина-прибор, и бумаги на папином столе, и тети Ингин чертеж — все-все это относится к антиматерии, все тут изучают не что-нибудь, а антиматерию… Как я это уловил — не знаю сам. Может быть, до меня с опозданием дошло, что всегда во всех институтских коридорах только и слышится «антимезон», «антинейтрино», «антикварк». А ведь это — частицы антивещества. Папа говорил, что их найдено уже очень много… И как я не догадался уже тогда, что, наверное, сам папа их и находит? И когда он обжегся в прошлом году — это, видно, было от античастиц, ведь антиматерия очень опасна…

— Знаешь что, Джин, — сказал я, — сиди уж действительно там.

И ко мне возвратились все прежние опасения. С беспокойством припоминалось, что тетя Нина сказала уходя, уже из-за двери:

— Ни в коем случае ты сам отсюда не выходи. Если что-то произойдет, приду за тобой я…

Что она имела в виду? Значит, папе еще что-то угрожает?

Папы все не было. Подойдя к двери, я выглянул осторожно в замочную скважину: коридор был пуст. Мне думалось: "А если что-то и вправду случилось? Случилось, но тетя Нина вгорячах про меня забыла, а остальные ведь просто не знают, где меня искать…" И в этот момент раздались странные звуки, будто позванивали маленькие колокольчики, — в коридоре совсем рядом с дверью висел телефон, и он звонил, но совсем по-особому… Может, это звонят о папе?.. Я высунулся, схватил трубку. Там произнесли;

— Тубинститут слушает.

Это было непонятно: тубинститут, где лечит больных мама, не имеет к папиному физическому институту никакого отношения. И почему это "тубинститут слушает"? Это мы здесь его слушаем, а он, наоборот, нас зачем-то вызывает… Я собрался было задать законный вопрос: "Алло! А кого вам надо?" Но услышал поскрипывающий голос тети Нины:

— Здравствуйте! Прошу вас как можно скорее сообщить вашему врачу Моториной…

Меня будто ударили в грудь, в голове пронеслось: "Случилось самое страшное и тетя Нина об этом звонит…" Трубка чуть не выпала из рук. А тетя Нина продолжала четко и громко:

— …сообщите ей, что ее сын Валя попал в уличное происшествие и в настоящее время находится в тридцать шестой поликлинике в рентгеновском кабинете.

Я бежал, бежал и думал только о том, чтобы скорее добежать. — Тетенька, простите. Очень нужно. Дайте, пожалуйста, две копейки. Спасибо.

В будку телефона-автомата я ворвался как шквал:

— Алло! Надежду Андреевну! Как ушла? Может быть, еще не совсем ушла, может, еще на лестнице? Ой, крикните, пожалуйста, это ее сын… Алло! Мамуль! Это я, Валя.

— Господи, Валенька, Валюшенька! Что с тобой? Что случилось? — Мама не то всхлипнула, не то икнула. — Где ты?

— На Невском. У кино «Октябрь», — безмятежно объявил я.

— Как у кино? Тебя отпустили? Ты один? Что-нибудь сломано? Как рентген?

— Какой рентген? Ты что, мамуль?.. Я хотел спросить, можно мне в кино? Хорошая картина…

— А как же?.. Погоди! Ты был в поликлинике?

— Какая поликлиника? Мамуль, я же спрашиваю, можно мне в кино? Ты поскорей, а то сеанс начинается,

— Господи! Милый мой, дорогой мой мальчик! Конечно, можно… — По-моему, мама плакала.

Дело в том, что телефон, висящий возле папиного кабинета, подключен параллельно к другому телефону — белому, блестящему, всегда стоящему в рабочем зале отдела у Позена на столе. Вот пo нему-то, когда все ушли на обед, звонила в мамин институт другая тетя Нина. Про аппарат в коридоре она, видимо, забыла — это был ее просчет… Что касается папы, никакого опасного эксперимента он на этот раз не проводил. Просто врунья Нина Александровна придумала засадить меня в кабинет, чтоб в самый момент ее коварного звонка я — непоседа — наверняка не оказался бы у мамы.

Я прыжком выбрался из будки автомата. Я ликовал, приплясывал, напевал. Будь толпа на Невском чуть пореже, я сплясал бы танец дикарей. Потому что, пусть это касалось мамы другого Вальки, я чувствовал, что просто не пережил бы, если бы у нее сделался инфаркт.

Да, сколько я ни говорил себе, что здешние родители — чужие, но до конца осознать этого не мог. То есть, конечно, мои папа с мамой — совсем-совсем иное… Но и за этих я тревожился и волновался. Я тревожился за них даже больше, ведь они — эти другие родители Моторины — куда менее удачливы, чем мои.

Со стороны Нины Александровны было неумно врать, что я в тридцать шестой поликлинике, ведь тридцать шестая — вовсе не детская, никто бы меня туда не послал… А вот зачем ей понадобилось такое вранье, это я еще намеревался выяснить.

И выяснил. Возле рентгеновского кабинета в кресле для ожидающих сидел папа. "А может, я не понял и тетя Нина говорила не обо мне, а о папе?" — это было первое, что пришло мне в ум. Но папа был непохож на пострадавшего. Он развернул газету и поглядывал то в нее, то на белую дверь. Дверь пискнула, растворилась и оттуда показалась Лидия.

Я замер. И, встав за колонну, наблюдал оттуда, как он подхватил бледную Лидию, как накинул на нее теплый плащ и почти понес к выходу. "Так вот на что намекала маме другая тетя Нина. И вот почему этот другой папа приходит домой поздно" — так мне думалось. Я уже хорошо знал, чем это может кончиться; в прошлом году такое случилось с отцом малыша Нильса: его отец Дмитрий Иваныч начал ходить к чужой женщине. И тогда он сразу стал задерживаться допоздна, вот так же как теперь другой папа. А мама Нильса смотрела на это, смотрела, а потом сказала Дмитрию Иванычу, что пусть он уж лучше не приходит совсем. С тех пор Нильс живет только с мамой, а папа встречается с ним по вторникам в Екатерининском садике. А мама Нильса с тех пор все болеет, говорят, что от грусти…