Галина Панизовская - Два Вальки Моторина

Через две минуты я уже стоял на крыше. Кровля возле моей третьей трубы вся была в комьях глины, нанесенных моими кедами за много вечеров. А внизу на базе не происходило ничего. То есть что-то, возможно, там и совершалось: кто мог видеть, что творится под этими куполками? Но гриф наружу не вылезал, и никакого микроавтобуса тоже не было. Разве что он прижался к самой-самой стене дома, на крыше которого я стоял: узкая кромка у самой стены с моего места не просматривалась…

Я стоял и спрашивал себя: неужели может быть такое, чтобы тетя Инга и даже папа каждый день ходили на базу и делали что-то таинственное под самым моим носом, а я и не заметил?

Быстро спустившись, я добежал до первого телефона, набрал номер Ники. Раздались глухие длинные гудки: один, другой… Никого, кроме Ники, у них там в квартире сейчас не было: дядя Глеб при мне ушел. А Ника подходить ленилась. Я насчитал шестнадцать гудков — значит, телефон, что стоит на полочке в Никиной передней, прозвонил шестнадцать раз. Ника не подходила. Я набрал номер снова. Потом еще. Когда гудков насчитывалось шесть раз по шестнадцать, в трубке щелкнуло и сонный Никин голос сказал:

— Алло.

— Ник, это я — Валет.

— Да.

— Ник, ты меня извини. По-моему, Катерина была тогда на вокзале одна… А, еще… ты не знаешь, где та опытная база, на которую ходит твоя мама?

На том конце провода молчали, видимо, Ника «переваривала» первую часть моего сообщения.

— Ника! Алло! Ника!

— Конечно, знаю! — объявила Ника неожиданно звонким, веселым прежним своим голосом. — Только она не ходит, а ездит. Куда-то под Одессу.

В этом другом измерении и мороженое было совсем иное… Я лизал крем-брюле, пахнущее кислым, и мне так хотелось обратно в мой мир, что я готов был выть, выть, выть…

Другая мама вручила мне поутру два рубля, чтобы я съездил хотя бы за город, а не торчал целый день в душных дворах. Но дела не отпускали меня далеко, а кафе-мороженое было тут рядом.

Я ковырял ложечкой холодный шарик и думал о том, как Никино сообщение про одесскую базу снова запутало то, что я начал было распутывать… Неужели они все: тетя Инга, папа, Лидия взяли и вот так без предупреждения отправились в крошке автобусе под далекую Одессу?

В кафе было пусто. Может быть, оттого, что оно в подвале — шесть ступенек вниз. Но скорее оттого, что его только недавно открыли, а вывеску еще не повесили. Я сидел за столиком прямо против окна, светящегося под сводчатым потолком ярким, льющимся снаружи светом. Окно было похоже на щель, какая получилась бы, если бы зацёпить дом за крышу каким-нибудь великанским крюком-краном и чуть-чуть приподнять его над асфальтом… А за этой щелью-окном шли, стояли, бежали, переминались и пятились большие и маленькие, толстые и тонкие, мужские и женские — самые разные ноги. Просто парад ног! Я зевнул и попытался от скуки отгадывать, куда они все идут. Вон те в красных босоножках на тонюсеньких ремешках спешат, наверное, в театр. Эти — в полукедах — на теннисный корт. А вот мужские, солидные, на толстой моднючей подошве, может быть, вышагивают на базу?..

Я взволновался и пристально следил, как они двигаются вдоль моего длинного окошка. Не дойдя до конца, приостановились — их хозяин искал, видно, у кого бы прикурить… Так и есть — идущие навстречу сандалеты задержались рядом. Затем ботинки и сандалеты стали расходиться, сандалеты двумя решительными бросками скрылись из поля зрения. Я вскочил: такие вот желтые сандалеты и бежевые брюки в крупный рубчик могли принадлежать только моему отцу.

Папы не было ни в переулке, ни во дворах, ни дома — нигде. И все-таки это мог быть только папа: такие сандалеты и брюки мама привезла ему откуда-то еще зимой и гордилась: до чего подошли в тон! Сандалеты с брюками пронеслись как раз в сторону наших домов. Но с другой стороны, как мог здесь оказаться папа, который ведь отбыл утром в Одессу? Или все же не отбыл?

Оставалось затаиться в «капризе» под Никиным окном и терпеливо ждать. Если он вправду уехал, то, конечно, не появится совсем. Если все же он появится из ворот, что ведут от автобусной остановки, — это значит, что хотя он никуда не уехал, но не был сейчас и на базе. Зато если он войдет в Никин двор из-под низкой арочки, что ведет изнутри нашего лабиринта, значит… Значит, база, на которой бывают тетя Инга и папа, вовсе не под Одессой, а именно здесь!

Растянувшись на молодой траве, я стал следить сквозь кусты за обоими входами. Сперва вошел Витя. Он поступал в техникум и теперь, наверное, возвращался оттуда, подавленный трудностями и побледневший. Потом долго никого не было. А затем показался малыш Нильс. Он сжимал в кулачке длинную ярко-синюю ленту, а на другом ее конце выступал готовящийся в космонавты кот Эдик. Кто из них кого вел — было неясно. Нильс пытался присвоить руководство, но время от времени Эдик проявлял норов, и тогда, чтобы избежать конфликта, Нильс поворачивал свои потрепанные сандалии и бежал за котом… Они поравнялись с кустами, за которыми я скрывался, и дружно пустились ко мне. "Странно, как это они меня открыли? — подумалось. — Ну, у Эдика, предположим, нюх. А у Нильса? И с каких это пор они так меня полюбили?" А Нильс уже уселся на корточки возле моей головы и заверещал:

— Здрасте!.. Эдик проходит бег в поводке, это важно в условиях иных планет… Витька в техникум провалил, потому что большой, а балда, от него все кошки убегают… Ника Вознесенская рисовать теперь разучилась, — голосок у него был насмешливый (и вообще, этот другой малыш Нильс казался гораздо умнее нашего, напоминал даже чем-то моего Герку). — Девчонку Лизку, ту, что приехала весной, доставили назад, а ее мать оставили лечиться на базе…

— Стой! — у меня даже занемело внутри. — На какой базе?

И именно в этот миг я увидел папу. Папа пожимал руку старушке Татьяне Тарасовне. Пожал и пошел вместе с ней в ее подъезд. Появился он изнутри или с улицы? Вот за этим — самым главным — я и не уследил…

Теперь мне оставался только один Нильс. То есть с нашим глупеньким шестилеткой Нильсом я и говорить бы не стал. Но этот… Он таинственно повел глазами и шепнул:

— У нас во дворах, вот совсем где-то тут спрятана настоящая научная база. Честное слово!

И, насладившись произведенным впечатлением, продолжил важно:

— А знаешь, что на ней делают? Животных к космосу приучают! Как я — Эдика. Только у них — все дикие: медведи, тигры, инфузории…

— Кто-кто? — перебил я. — Инфузории? Ну ты даешь!..

Жаль, что он брякнул такую глупость! Не хотелось, чтобы правдивый, может быть, рассказ засорялся такой ерундой.

Он в ответ надулся:

— Инфузория — это микроба такая. Не хочешь слушать, так не надо.