Лев Куклин - Год лошади

- Сорок первый... - опасливо сообщил я, сразу же почуяв, куда он клонит.

- Жаль... - хмуро признал полковник. - Очень жаль. Малы будут. У меня - как-никак, сорок третий...

Полковник лично проводил меня до КПП - контрольно-пропускного пункта, как пояснил он. Там в хилой будочке дежурили два крепких десантника в уже привычных мне пятнистых комбинезонах, но эти были не в лаптях, а в некотором подобии плетеных веревочных тапочек... Створки ворот на хорошо смазанных петлях бесшумно открылись передо мной - но за ними не было никакой дороги. Я шагнул в душноватый зеленый полумрак. От меня, испуганно трепеща слюдяными крылышками, вразлет шарахнулись две стрекозы. Сделав несколько шагов, я подкинул рюкзак, устраивая его поудобней, и непроизвольно оглянулся: полковник в самодельной форме стоял несколько впереди ворот, на короткой траве, смотрел мне вслед и блаженно шевелил босыми пальцами...

ИСПЫТАНИЕ

... Земля - маленькая горделивая планетка, затерявшаяся на окраине своей Галактики, готовилась к длительной межзвездной экспедиции. Ее кодовое название "Поиск" было известно каждому жителю планеты, - от рабочих подводных плантаций в Саргассовом море до сотрудников курортного комплекса во внутренних областях Сахары, от высокогорных селений Тибета до рыборазводных ферм в верховьях Амазонки. На "Поиск" работала вся планета. В эту экспедицию Земля вкладывала лучшее из того, что у нее имелось: материалы и энергию, труд самых квалифицированных рабочих и дерзость самых выдающихся умов...

Но это было еще далеко не все. Как известно, сам человек создан не из самых безупречных материалов...

И пока на сборочном вакуум-стапеле за орбитой Луны достраивался будущий межзвездный крейсер - в жестких испытаниях на Земле отбирались кандидаты для будущего полета. Журналисты и фоторепортеры любят снимать улыбку. Она кажется им свидетельством неиссякаемого жизнелюбия, оптимистическим знаком качества, знаменем удачливой жизни. А уж герои Космоса, по их мнению, просто обязаны излучать ослепительные победоносные улыбки на все тридцать два или тридцать шесть зубов, сколько их там имеется у космонавтов... А знаете ли вы цену улыбке космонавта? И в наш ХХII век кинокадры, фотографии и описания восторженных очевидцев донесли представление о знаменитой гагаринской улыбке... Ах, как умел обаятельно улыбаться этот русский парень на разных континентах воистину маленькой Земли, которую он первым увидел из Космоса! Пусть - из ближнего, из домашнего Космоса, но он первым увидел и оценил ее реальные размеры и ее подлинную значительность. Он имел право так улыбаться - по-доброму и чуть виновато, словно извиняясь за свою вселенскую славу...

А в архивах Звездного городка, где рядом с гагаринским возник уже не один памятник, мне довелось увидеть уникальные исторические кадры учебной кинохроники тех лет. Делалось это просто: широкоугольная съемочная камера монтировалась почти вплотную к лицу космонавта и фиксировала малейшие его изменения во время испытаний. Уже тогда, на примитивной центрифуге, при ускорениях в четыре-пять "же", человек терял способность управлять лицевыми мускулами. У него, по профессиональному выражению космонавтов, начинало "течь лицо". И какие же непредставимые, жуткие, умопомрачительные гримасы, - гримасы, а не улыбки! - запечатлевала бесстрастная пленка... Человеческие лица сминались в неисчислимых фантасмагориях природы, подобно мягким резиновым маскамигрушкам, в шутовских целях надеваемым на пальцы... Перед этими нечеловеческими обликами, мгновенными скульптурными слепками сопротивляющейся плоти, кажутся робкими и наивными все прославленные фильмы ужасов! Таков был путь к улыбке еще в XX веке...

На этот раз будущих астронавтов, кроме всех положенных испытаний на физическую выносливость, ждало главное испытание, длительное и необычное: на тишину и одиночество. Кандидаты на межзвездный перелет должны были провести в полной совершенной изоляции ровно календарный год.

Существуют разнообразнейшие формы необходимого человеческого содружества на пределе сил и выносливости, где взаимоподдержка, доверие и готовность к самопожертвованию решают порою все. Это может быть и военная разведка, и альпинистская связка, и экипаж подводной лодки в длительном автономном плавании. Психологи давно называли такие прикидки на уживаемость друг с другом "экзаменом на сходимость" В сущности, то же самое испытываем и мы с вами всю нашу жизнь - в семье, в рабочем коллективе - с той только разницей, что всегда имеем возможность доброхотного выхода из игры, можем выйти в распахнутый, открытый мир, сменить обстановку... Испытуемые этого не могли: долгие годы они должны были провести в малом, конечном объеме корабля, в пустом безмолвном пространстве, наедине с собственными мыслями и с членами экипажа, которых нельзя было сменить по собственной прихоти в полете никем другим. Ко всему этому надо было быть готовыми, любая ошибка могла слишком дорого стоить... Кандидаты на полет соглашались на добровольное заточение в наземных макетах, имитирующих внутренность будущего ракетного корабля. Это были огромные цилиндры, напоминающие многократно увеличенные железнодорожные цистерны для перевозки нефтепродуктов.

Цистерны эти - числом двенадцать - располагались в специально оборудованном, необозримых размеров ангаре. Техники и обслуживающий персонал со свойственным им юмором окрестили эти цилиндры "кастрюлями"...

Нормальному человеку трудно представить и понять, что скрывается за сугубо бесстрастным термином: полная совершенная изоляция. В разных "кастрюлях" испробовались различные сочетания: по двое, по трое, по четверо. Были среди испытуемых и одиночки... В не столь уж отдаленные исторические времена одиночками назывались тюремные камеры для особо опасных государственных преступников. История политзаключенных в России, в казематах Шлиссельбурга или мрачных подземельях Петропавловской крепости, изобилует яркими тому примерами. Сидевшие в каменных мешках царских тюрем революционеры тоже, конечно, находились в изоляции. Но у них был, хоть и весьма ограниченный, выход в мир: в зарешеченном окошке день сменялся ночью, перемещались тени решетки по выщербленному тюремному полу, проплывали облака, доносилось воробьиное щебетание или воркование тюремных голубей... Наконец, слева и справа, за глухими стенами, были товарищи, сомышленники по партии, по борьбе, с которыми можно было переговариваться, перестукиваться нехитрым общеизвестным шифром. Существовал обмен новостями с волей. Вызывали на допросы. Даже общение с надзирателями, представителями враждебного, подавляющего правительственного аппарата, приносило известное разнообразие. Наконец, некоторым из заключенных разрешались прогулки в тюремном дворе. О, эти прогулки! Они могли следить за сменой времен года: за тюремные стены залетали, планируя по ветру, желтые листья берез или кленов или запархивали филигранные снежинки, совершенно независимые от окриков и штыков часовых... Какие могучие, если вдуматься, разноплановые проявления жизни! Это, хотя бы в малой степени, но как-то утоляло сенсорный голод... В контейнеры высшей защиты не проникало извне ни малейшего звука. Ни малейшего! Ни даже крохотной тени, ничтожной доли самого жалкого децибела! Искусственное освещение не было связано с естественным привычным суточным циклом: астронавты могли регулировать свой режим, как им заблагорассудится. Общение и любая связь с внешним миром исключались. О пауках и мышах, иногда, как известно, проникающих в тюремные камеры для развлечения заключенных, не могло быть и речи: внутри была полная стерилизация. Воздух, которым дышали космонавты, вернее - испытуемые, был строго дозирован и лишен вкуса и запаха. Ничего, ничего, ничего... Кроме постоянно глядящего вездесущего ока скрытой телевизионной установки: их видели, а они - нет...