Ираклий Вахтангишвили - Реальность фантастики №01-02 (65-66) 2009

– Интересно.

Ага. Ну что, куда дальше?

Дальше мы отправились к Таис Афинской, в ту же Грецию, но уже вре-мен Александра Македонского, и вскоре снова шли по белым афинским улицам, мимо теплых домиков, увитых виноградной лозой, мимо Акрополя с белоснежным Парфеноном на плоской вершине, спустились к берегу, где

застали саму гетеру – Таис Афинская, невысокая и очень красивая девуш-ка с медной кожей, роскошными черными волосами и исключительно ши-рокими бедрами, лежала на песке, отдыхая после непременного у древних греков морского купания…

Там, на этом песке, я первый раз познал страсть женщины, а точнее, страсть умной машины. На следующий день Санчес обещала сводить меня к кому-нибудь еще, но я ответил, что не хочу:

– До сих пор противно.

Последующие пять или семь дней мы провели вместе, и обошли множе-ство миров. Мы каждый день дрались на Арене, и наслаждались невероят-ными картинами мира снов, мы становились зверями и птицами, рыбами и микробами, мы моделировали великую классику дальнего прошлого, и Санчес, бедная, простая, наивная Санчес, искренне верила в то, что откры-вает мне что-то новое.

В этом мире нет новизны. И поток впечатлений способен лишь забить мою тоску, похоронить ее под грудой чего-то, но не уничтожить совсем.

И вот уже я и Санчес вновь грелись в лучах полинезийского солнца, ле-жа на теплом песке, белом, как снега Московии, и вновь Санчес говорила со мной о том, нравится ли мне этот мир.

– Ты хочешь знать, – отвечал я, – стал ли я после всего этого лучше от-носиться к нашему информационно-синтетическому обществу? Что ж, я отвечу: не стал.

– Почему?! – едва не вскричала Санчес, и я понял, что сделал ей очень больно. Она вдруг поняла, что ее семь кругов рая пошли прахом, и что все ее усилия тщетны. А может, она поняла что-то совсем другое.

– А с чего я должен был изменить отношение к миру? Я стал лучше от-носиться к тебе. Но только к тебе. Я готов странствовать по мирам с то-бой – но только потому, что с тобой мне будет не так одиноко и холодно.

Так чего тебе не хватает, я не могу понять?! воскликнула Санчес, чуть не плача.

– Тьмы.

– Так сходи в Ад.

– Это не то… Совсем не то. Как же тебя объяснить… Санчес, дело в том, что… Все эти бои на Арене, прогулки в мире снов, блаженство в Раю и муки Ада, беседы над Эгейским морем – это… Это сказка. Но когда я возвращался в Реал, чтобы есть или спать, меня брало отчаяние. И хочешь знать, от чего?

– Да?

– Я хотел тебя. Я хотел, чтобы ты оказалась в моей квартире. Ты – жи-вая, материальная. Чтобы мы жили вместе меж этих стен. Чтобы простран-ство квартиры было для нас двоих, а не для меня. А еще знаешь ли ты о том, что ты способна рожать детей?

– А еще я бы заразилась чем-нибудь, и умерла бы. А следом бы умер ты и эти рожденные дети. Наше «внеобщество» – это единственная система, при которой все могут быть счастливы. Ты можешь понять, что смешай лю-дей – и люди буду резать друг друга, заражаться один от другого, достав-лять друг другу страдания? Представь себе только, что я, я-реальная, уми-раю у тебя на руках.

Санчес, вот что… Мы знаем друг друга уже очень близко, и я прошу, не называй меня хамом. Мне просто очень важно это узнать.

– Что узнать? – Санчес говорила как-то обессилено, и я подумал, что мне надо было сказать неправду.

– Санчес, а все-таки расскажи мне про свой Реал. Про то, что у тебя есть не в Сети.

– Ладно, Аури! – произнесла она уже тверже, а дальше я понял, что она отключила эмоции, и говорила теперь ровно и холодно, я расскажу тебе все. Я унижусь. Слушай. В Реале у меня есть квартира – куб с мягкими желтыми стенами. Без окон и без дверей. Три комнаты. В одной комнате – кровать, без одеяла и всегда чистая, и синтезатор, делающий еду из воздуха, на котором зе-леными буквами написано «Экономьте атомы!». В квартире всегда тепло и свежий воздух. В другой комнате – душ, чтобы я могла быть чистой, и туалет. Ты знаешь, что делают в туалете? Должен знать. А третья комната – темное помещение, пронизанное лучами. Оттуда я выхожу в Сеть. У тебя так же?

– В точности!

– Что ты еще хочешь узнать?

– Санчес, скажи мне тогда другое: какая ты сама в Реале? Как выглядит твое настоящее тело.

– Мое тело в Реале выглядит омерзительно. Гораздо хуже, чем твое. И сейчас я расскажу тебе таких мерзостей, что ты будешь ненавидеть Реал. Хочешь?

– Хочу.

– Тогда слушай. В Реале я, во-первых, потолще. Сильно потолще. Во-вторых, у меня очень плохая кожа: сухая, неровная, с морщинами и прыща-ми. Знаешь, такая серая и ломкая? И, наконец, там, в Реале, я стара.

– Стара?

– Мне, на самом деле, лет двести. Я ближе к концу, чем к началу, а ко-нец, я знаю это, неизбежен.

– Ты старая? – переспросил я, – да разве…

– Нет, конечно, в мире Холодной войны в шестьдесят лет женщина выг-лядит старше, чем я сейчас, в двести. Но я старше тебя в пять раз. Тебе про-тивно?

– Нет… – ответил я, а сам почувствовал несказанную радость при мыс-ли о том, что никогда даже не целовался с Санчес. И что ее прекрасное и не-совершенное в Сети тело в Реале серое, толстое и старое.

Но это еще не все. Главное вот что: уже сотню лет я хромая.

– Хромая? Как это? Это же невозможно! Ты не могла родиться с дефектом!

– Нет. Я родилась здоровой, и сто восемьдесят лет назад мое тело было почти таким же, каким ты видишь его здесь и сейчас. Но лет сто назад я пос-кользнулась в душе, и, не могу понять как, сломала ногу. Нога просто пере-ломилась, как палочка. До сих пор я отчетливо помню, как я несколько ча-сов валялась на полу, корчась от боли, а потом ползала до кровати и лежа-ла там. Представь себе: два месяца я не могла встать. Два месяца я не выхо-дила в Сеть. Два месяца я была абсолютно одна. Единственным голосом, который я слышала, были мои собственные мысли. Я ела раз в два-три дня, так как путь к пульту синтезатора, ползком, доставлял мне невыносимую боль. Реальную боль. Я не могу понять, как, но одна и та же боль в Сети дос-тавляет наслаждение, а в Реале заставляет корчиться и плакать. В Сети я до этого сотню раз ломала ноги, даже бедра, но мне это было приятно. В Реале же… Тебе не поянть. И вот представь: два месяца боли, голода, грязи и оди-ночества. Два месяца вне жизни. Мне потребовалось пройти это, чтобы осознать: я люблю Сеть. Я ненавижу Реал. Ведь в Сети смерти нет. Вооб-ще нет. Умереть можно только вне Сети – в проклятом Реале. Ты видишь, что сделал со мной Реал даже при синтетизме? А представь, что Реал мог сделать с тобой, если бы синтетизм не наступил?

– Но…

– А еще я расскажу тебе историю о смерти. Ты ведь никогда не знал, что такое реальная смерть. А я знала. Давай расскажу. Лет сто пятьдесят назад у меня была подруга под ником Клодия. В те времена была мода на кибер-панк, и мы дни и ночи проводили в Тиба-сити. Меня тогда звали Когаши-ма, и я была шлюхой-самурайкой на ночных улицах. С тех пор ненавижу японцев. Ну а Клодия она была рукотворной вампиршей, возникшей в результате каких-то генетических реакций. Она летала между небоскреба-ми, убивала людей, пила кровь, и уверяла меня, что она бессмертна. Но од-нажды она просто не вышла в Сеть. Не вышла она и на следующий день, и на следующей неделе, и вообще никогда. Ее просто не стало.