Ираклий Вахтангишвили - Реальность фантастики №01-02 (65-66) 2009

Пусть стрелы Свободы и Демократии поражают Москву и Ленинград, Прагу и Бухарест, Белград и Гавану, а вместе с ними – Пекин и Шанхай, Улан-Батор и Пхеньян. И пусть обратно летят стрелы Равенства и Спра-ведливости, и пусть горят в белом пламени Нью-Иорк и Чикаго, Париж и Лондон, Токио и Сеул, Бангкок и Гонконг. Не выживет никто.

Покончить с собой, уничтожив весь мир! А по сути – просто сорвать злобу.

Ну а когда я понимаю, что ракеты запущены, и что Конец Света не оста-новить, я пускаю пулю себе в лоб, и обсервером сажусь на крышу Эмпайр-Стейт-Билдинг – к подножью шпиля.

Сейчас я буду наслаждаться зрелищем краха цивилизации. Наслаждать-ся тем, что могло бы предотвратить синтетизм. Ведь эта война уничтожит все живое на Земле шесть с половиной раз. Да, только сначала надо замед-лить время стократно.

Итак, над Нью-Иорком возникает ракета. Крошечная черная точка, па-дающая из-за пределов атмосферы, оставляя за собой белый след. Навер-ное, ничего особенного, и снующие внизу ньюйоркцы даже и не заметят ее.

А потом на небе зажигается второе солнце, еще более яркое и прекрас-ное, чем первое. Я в этот момент ныряю в пропасть нью-йоркских улиц.

Что такое ядерный взрыв? Это мощность, эквивалентная мощности трех миллионов тонн тротила – подобной горой можно засыпать всю эту улицу. От одного только света воспламеняются углеводороды, а на стенах домов и асфальте навсегда отпечатываются тени. Наземный ядерный взрыв остав-ляет воронку глубиной триста метров, а воздушный убивает все живое на полторы сотни метров в глубь земли.

Первым земли достигает свет, и весь мир погружается в белое сияние. На деревьях обугливаются листья, на птицах – перья, на собаках – шерсть, а на людях – одежда и волосы. Глаза выгорают даже у тех, кто смотрел в этот момент в землю. Световая волна достигает земли моментально.

Полминуты моего времени, и доли секунды виртуального я жду, когда придет тепловая волна, и эта волна уничтожает все живое. Нет ни огня, ни дыма, ни предсмертных криков, но когда третья, ударная волна достигает земли, на нью-йоркских улицах стоят лишь обугленные скелеты.

Стоят потому, что кости еще не успели упасть.

И вот,наконец, ударная волна. Небоскребы Манхэттена нагибаются и клонятся к земле, как степная трава в грозовом порыве, а потом здания ру-шатся. Грандиозные башни по четыреста метров высотой странно деформи-руются, вытягиваются, как будто разжижаясь, и превращаются в струи пы-ли, которую ударная волна уже разносит над Атлантическим океаном. Че-рез несколько секунд здесь не останется ничего.

Но я не хочу.

Когда волна уже почти коснулась земли, почти обратила в песок мосто-вые, я перехожу в мат-онлайн.

Спустя неделю виртуального времени я лежал на дне бездонной ворон-ки, некогда называвшейся «Каир», и смотрел то на остовы Египетских пи-рамид, почти не пострадавшие от взрыва, то на затянутое пылью небо.

Земля мертва. Земля уже остыла. На Земле нет ничего живого, и только юзеры самозабвенно изображают радиационных мутантов в за-сохшей сельве.

Я сорвал злобу. Я уничтожил весь мир лишь для того, чтобы мне стало легче. И как – стало ли? Стало ли? Стало ли?!

Ни на секунду… Мое бешенство только злей. Я помню, чем закончился погром в Самарканде: «Все несохраненные данные будут при этом утеря-ны». Как бы их сохранить! Но нет. Через пять или семь часов вновь здесь начнут сновать потертые машины, вновь начнут что-то кричать арабы в бе-лых галабеях, вновь тупые туристы из всех стран мира будут с остервенени-ем жать на кнопки фотоаппаратов, указывая пальцами на верхушки Египе-тских пирамид, и восхищаться дыханием «вечной пустыни»…

Я не в силах сломать этот свет. Я просто не в силах… Шестикратно унич-тожить жизнь на Земле – это не катастрофа. И то, что я сделал только что, делается как минимум в пятнадцатый раз.

Проклятие…

– Аури !

Я и не заметил, как закрыл глаза, а теперь, разомкнув веки, увидел Сан-чес, как всегда самодовольную и капризную, уверенную и бесстрашную. Санчес висела надо мной, глядя вниз – мне в лицо.

– Что тебе надо?

Аури, да что ты, прямо? Вчера Самарканд погромил, сегодня весь мир. Завтра, того и гляди, хакнешь Систему.

– Я бы с радостью. Если бы я умел…

Слава Богу, что ты не умеешь, – засмеялась Санчес, – слушай, Аури, тебе надо что-то делать. Сходи к психологу! Фрейд, или Юнг, или Фромм – примут. Или лети на Тибет, учись искусству медитации, осво-бождению души. Или…

Да пошла ты! заорал я, вскакивая, и попытался ткнуть Санчес кула-ком в живот, но она без труда уклонилась, отбив мою руку ногой.

– Да что ты нервничаешь, Аури? ! Все ведь нормально, а? – она перевер-нулась, и села на дно воронки рядом со мной.

– Что тебе?

– Аури, я от тебя ведь не отстану! Давай-ка лучше расскажи мне, что тебя тревожит. Неужели ты так бесишься от того, что тебе не нравится наш мир?

Ты не поймешь.

– Да все я пойму, Аури! Рассказывай!

– Нет, ты не поймешь. Потому что если бы ты могла понять, ты бы по-няла меня сразу.

Да брось.

– Отвяжись! Санчес, оставь меня! Ты мне противна!

– Да ну?

Ты обывательница. Таких, как ты, в девятнадцатом вскс русскис на-зывали «мещане».

Весело, весело… Это я-то мещанка? И почему?

– Потому, что тебе нравится это противоестественное, информационно-аналитическое общество.

Ага, вот как… Значит, «мещанин – это тот, кто доволен своим миром». Так? Но если я – мещанка, то ты – дурак. Чем тут быть не довольным?!

– Не для твоих мозгов!

– А все-таки расскажи. Тебе не нравится, что ты одинок, и тебя окружа-ют мещане? А ты мог бы…

– Замолчи, Санчес… Хорошо, я тебе расскажу, чтобы ты наконец остави-ла меня в покое. Так вот, знаешь, зачем я разгромил Самарканд? Я сделал это потому, что он ненастоящий. Я разрушил его потому, что его попросту нет. Ну? Я же говорил, что ты не поймешь!

– Так, Аури, это уже интересно! – воскликнула вдруг Санчес, – пойдем отсюда в более приличное место. А?

– Нет.

– А кто тебя спросит! – прикрикнула Санчес, а в следующую секунду пыль сменилась светом, а холод – теплом.

Теперь мы сидели в тех же позах на белоснежном песке, в тени кокосо-вых пальм, и над нами лежало темно-синее небо с белым экваториальным солнцем, а перед нами подрагивала теплая и чистая лагуна.

На наших телах не было никакой одежды, и вообще в окружающем нас мире не было ничего искусственного или рукотворного. Здесь все было ес-тественным, кроме лишь одного – самого этого мира.

– Значит, Аури, мир «ненастоящий». Да?

– Да, – обессилено ответил я, отдыхая глазами на теплой пульсирую-щей синеве лагуны – до чего же приятный цвет! Необитаемый остров в По-линезии один из самых лучших миров, которые только бывают. Впрочем, я здесь раз третий или четвертый.