Андрей Курков - Судьба попугая (География одиночного выстрела - 2)

Ваплахов, вместо того чтобы готовить ужин, сразу после возвращения с фабрики сел за стол и стал что-то писать.

- Что это ты пишешь? - спросил Добрынин.

- Письмо.

- А кому?

Тут Ваплахов внимательно посмотрел на старого товарища, и увидел в его взгляде Добрынин много тепла и доброты.

- Тане Селивановой, - мягко произнес урку-емец. Добрынин задумался. Почему-то с давних времен решил он, что писать письма - это женское занятие, а мужчины должны слать радиограммы. И вот теперь, видя перед собой пишущего письмо мужчину, он понял, что был в своих мыслях не прав. И вспомнилось ему письмо, полученное вместе с посылкой от товарища Волчанова. Попробовал он вспомнить: писал ли письма товарищ Ленин? В недавно прочитанных рассказах о письмах ничего не было.

- А о чем пишешь? - спросил Добрынин, отвлекшись от своих мыслей.

Ваплахов дописал какое-то слово и, опустив ручку в чернильницу, сказал:

- О нашем труде пишу, о фабрике...

- И обо мне?

- Да, конечно. И о вчерашней свадьбе хочу написать, - при этих словах в голосе урку-емца появилась нотка надежды и мечты.

Добрынин кивнул.

- Тебе она нравится? - спросил он прямо.

- Да, - сказал Ваплахов.

- Хорошая девушка, - одобрительно произнес Добрынин. - Патриотка. Может, женишься? ! Урку-емец не то чтобы смутился, но промолчал. Не знал он, как ответить на эти слова. Конечно, вчерашняя свадьба ему понравилась, и он завидовал жениху, представляя себя на его месте. Но на месте невесты виделась ему только рыжеволосая Таня Селиванова в сиреневом сарафанчике, плотно облегающем ее сильную фигуру.

- А у тебя еще ручка есть? - спросил вдруг Добрынин.

- Есть.

- И бумага?

- И бумага.

- Дай, - кратко попросил Добрынин. - Я, наверно, тоже письмо напишу.

- Кому? - едва заметно улыбаясь, спросил урку-емец.

- Да... товарищу Тверину хочу написать, - признался Добрынин.

В этот вечер они так и не поужинали. До самой темноты сидели они за столом друг против друга и скрипели перьями ручек, останавливаясь, обдумывая каждое слово, каждое предложение.

Это занятие так захватило Добрынина, что в какой-то момент показалось ему, будто он разговаривает с товарищем Твериным, будто на каждый написанный вопрос он слышит ответ, сказанный таким знакомым, таким близким, чуть хрипловатым и уставшим голосом.

В этом письме Добрынин наставил столько вопросительных знаков, что их хватило бы для двух личных листков по учету кадров. Спрашивал он товарища Тверина и о здоровье, и о жизни в Кремле, и о товарище Волчанове. Но самое сокровенное, самое важное написал он в конце письма после долгих колебаний и внутренних сомнений. Попросил он товарища Тверина, если это возможно, отправить его работать на более трудный и ответственный участок. И уже в самом конце письма, перед прощальным письменным рукопожатием, поинтересовался Добрынин своей семьей и детьми. Однако поинтересовался кратко, чтобы не подумал товарищ Тверин, что личное Добрынину важнее государственного.

Пока писал он свое письмо, урку-емец склеил из бумаги два конверта. Один из них надписал , а второй пододвинул к Добрынину.

Ночью Добрынин плохо спал, все время думая о письме и о том, что подумает Тверин, получив и прочитав его.

Однако утром по дороге на фабрику Ваплахов и Добрынин зашли в почтовый участок и отдали письма в нужное окошко, заплатив за их пересылку.

Работали они в этот день без лишнего напряжения, и, может быть, поэтому урку-емец обратил внимание на одну подозрительную деталь - у многих красноармейцев при надувании воздух начинал выходить из двух дырочек, оказавшихся прямо в середине голубых нарисованных зрачков.

- Кажется, кто-то им глаза прокалывает, - сказал Ваплахов.

Добрынин, присмотревшись, согласился с подозрениями Ваплахова.

- Давай проверим процент такого брака, - предложил он. - А после обеда доложим Фомичеву. Надо ведь что-то делать.

Ваплахов согласился. Если дырочки находились в очевидно случайных частях тела надувных фигур, контролеры заклеивали их. Но если брак оказывался в глазах изделий, то эти изделия откладывались в сторону.

До обеда было обнаружено семнадцать красноармейцев с дырочками в глазах.

- Это проколы! - пришел окончательно к выводу Добрынин. - Здесь действует вредитель.

Взволнованные, взяв с собой отбракованные изделия, контролеры первым делом пошли к Фомичеву. Рассказали ему о своих выводах.

Директор тоже разволновался не на шутку. Он попросил дать ему до вечера время подумать, но вечером, сказал он, необходимо будет собраться и что-то решить.

К окончанию рабочего дня количество красноармейцев с проколотыми глазами выросло до сорока. И, что интересно, вредитель не трогал ни надувных рабочих, ни крестьян, и никакие другие изделия, а только красноармейцев.

Добрынин, очень любивший и уважавший военных, был очень возбужден.

- Ты видишь, - говорил он. - Кто-то там в цеху ненавидит Советскую Армию! Но кто? Там ведь одни женщины!

Ваплахов тяжело вздохнул. Происходящее действительно казалось загадкой, ведь не могли же женщины ненавидеть Красную Армию, они вообще к ней никакого отношения не имели и даже наоборот, зная, что в этой армии служили или служат их мужья и сыновья, они должны были питать к ней самые теплые чувства. А вот так мог поступать только человек, не имеющий и не желающий иметь ничего общего с армией, или же просто явный враг. Хотя, конечно, был этот враг пока не явным, еще предстояло его отыскать и показать всем.

Вечером, после работы, контролеры зашли в кабинет директора. Фомичев запер дверь изнутри, и они сели за стол.

- Я позвонил в первый отдел, сейчас оттуда придет майор Соколов, - сказал директор.

Через пару минут действительно открылась не видимая за шторкой дверь, и, отодвинув штору, из этой потайной двери вышел симпатичный молодой - лет тридцати пяти - светловолосый мужчина в штатском. Он поздоровался, подставил к столу стул и уселся рядом с Добрыниным.

Директор вопросительно посмотрел на него.

- Я подумал о том, что вы мне сказали, - сказал майор Соколов, - и считаю, что это не саботаж и, в принципе, не настоящее вредительство.

- А что же такое настоящее вредительство? - спросил Фомичев.

- Настоящее, - ответил майор, - это когда взрывается шахта или поезд сходит с рельс.

Добрынин с некоторым недоверием глянул на молодого майора.

- А что же это такое тогда? - спросил он.

- Пока не знаю, - майор пожал плечами. - Но думаю, что здесь что-то личное. Может быть, у кого-то на фронте погиб родной человек и вследствие этого произошло нарушение психики, или, проще говоря, человек, я имею в виду женщина, сошел с ума в слабой форме...

- Так что же нам делать? - спросил директор фабрики. Майор помолчал, раздумывая. Потом достал из кармана листок бумаги, взял из стоявшего на столе стакана карандаш и начал записывать что-то.