Алексей Ланкин - Лопатка

Империя как стояла, так лишь пошаталась и стот ещё крепче. И даже если ты посередине Атлантического океана идешь враскоряку по палубе, хватаясь за леера - то всё равно, покуда вылинявший флаг треплет за кормой, твердь империи под тобою.

Всякий раз почему-то снова возвращался Сегедин в Сопковое, в мрачные трущобы над такими красотами, что Сан-Франциско впору - и сам себе не мог сказать, каким ему тут мёдом намазано. Брат отбывает то в Советской Гавани, то в Иркутске; невестка зовёт во Владивосток, чтоб племянники почуяли мужскую руку - а он попадает всё на край земли, где и чайки не кричат. И тогда думалось под стук поезда либо под гул аэропорта: какой я немец! Немец - он хозяин, садовод; палку ткнёт в землю - дерево вырастет. Я кочевник. С одного пастбища на другое, будто отару овец перегоняю.

Но возвращался в Сопковое, всё в ту же сталинку в укрытой от морских ветров ложбине - и мысли выстраивались уже по-другому. Всё ж таки наше, немецкое, не истребить. В Германии, даже Восточной, никогда не бывал, но по рассказам корешей представлял хорошо и чистенькие домики с черепичными крышами, и ровненько вымощенные и промытые чуть не с порошком тротуары. Примерял на себя - получалось.

В расхристанном от основания Сопковом кто ещё жил на такую складную ногу! Когда горожане мылись из тазов, а баню видели раз в неделю - у него в ванной стоял водогрей собственной конструкции, и без горячего душа Фёдор Ильич дня не начинал. Он собственноручно красил стены у себя в подъезде лёгкой салатной краской, а не казённой оливковой - и, странное дело, сопковская шпана робела оставлять на них автографы. Немца Сегедина все знали, и сам он всех в городе знал, от первого пахана до последней шестёрки, и связываться с ним за просто так никому не улыбалось.

Когда от страны пошли отламываться здоровые куски, а оставшиеся края занялись злыми огонёчками, Фёдор Ильич засомневался: устоит ли империя?

Но своей неспешной повадке и тут не изменил, и в этот поворот вошёл на правильно выбранной скорости. Перепробовав, и всё не без выгоды для себя, несколько новых дел, очутился в один прекрасный день на Центральном посту в отделе охраны диспетчером. Хотя отдел работал на коммерческой основе, денег платили мало, но за заработком на этой службе Ильич не гнался и бесплатно лечил от радикулита всё милицейское начальство. В свободные же от дежурства дни чинил автомобили в мастерской, которую держал бывший Степахин шофёр Славка - по нынешним временам обрюзгший, остригшийся ёжиком и обзаведшийся золотою цепью, всегда видной в вороте шёлковой рубашки.

Как-то в начале сентября, сменившись с дневного дежурства, Фёдор Ильич заглянул к Славке по дороге домой - тот жаловался на боли. Разложив его на громадной кровати, Фёдор Ильич долго колдовал над гладкой широкой спиной, кое-где порастающей жёстким волосом.

Поднявшись, наконец, с кровати, Славка слегка пригнулся - нагнуться ниже мешало не по годам округлившееся брюхо - повертел задом и восхищённо забормотал:

- Ну, Ильич, ты, блин...

- В тёплое, в тёплое сразу, - предупредил его Сегедин. - Обмотайся хоть шарфом и дня два носи, не снимая.

- Какой шарф, ты чо... - ухмылялся Славка, натягивая на плечи неизменную рубашку траурного цвета. - Щас в Токио пожрать, а потом тёлок возьму. Я соскучился по ним, пока эта холера доставала. Хошь со мной? Я плачу.

Славка жил по-холостому. Большая трёхкомнатная квартира его была обставлена с подобающей роскошью и вечно полна пустых бутылок, перепачканных помадой окурков и липких презервативов.

- Не-ет, Слава, - усмехался Фёдор Ильич. - Нынче что-то не тянет. Устал.

- Говорю - бросай ты этот пост, - Славкина мысль скакала по камешкам любого разговора ловко и бойко. - Чего ты с него имеешь? Один геморрой.

- Не скажи, Вячеслав. Кто тебя в мае месяце от ГАИ отмазал? Не будь моего поста, долго бы ты пороги обивал.

Славка поморщился. Гладкая кожа на его лице попыталась собраться в складки, но так и осталась туго натянутой.

- Тоже мне, отма-а-зал... Ты спроси, как он на мне приподнялся. Моторолу пришлось покупать. У меня, говорит, сотового нету...

- Легко отделался. Будешь пьяным носиться - в один прекрасный день собьёшь кого-нибудь и на зону пойдёшь.

- Ага - щас!! - неведомо кому угрожая, сбычился Славка. Но тут же, пока он влезал в чёрные же брюки, мысль его метнулась к прежнему предмету:

- Ну, ты мастак, Ильич. Я ж ни сесть, ни встать не мог. А тут гляди снова человек. Возьми бабок, понял-нет?

- А иди ты, Славка. Со своих не беру, - Фёдор Ильич улыбнулся, лучась голубыми глазами. - Ну, мне пора.

- Хозяин-барин, гы-ы...

У Славки глаза были тоже голубые, но большие, навыкате. Глядели они обычно стеклянисто и поверх лица, но оживлялись и остро нацеливались, если мимо шла женщина или появлялся случай сделать бизнес. Розовым лицом и раздавшимся телом он напоминал поросёнка-переростка, которому и пора бы в кабаны, да жаль матку бросать.

- Кашпировский тебе в пупок дышит, понял-нет? Ничего не пойму, чего ты в этом вшивом Сопковом делаешь? В Москве бы давно на шестисотом мерсе ездил.

- Зачем мне твой шестисотый? Я и на пятилетнем ниссане всех делаю, кого хочу. Дело, Слава, не в том, на чём ехать. Дело в том, кто едет.

- Начинается! Бросай ты, Ильич, свою партполитработу. У нас в армии замполит тоже, бывало, всё про решения съезда да про моральный дух, а сам с продсклада картошку рюкзаками хап да хап.

Фёдор Ильич, хотя ни про какие решения съезда речей не вёл и тем паче картошку в жизни не воровал, не обиделся, пожал пухлую Славкину ладонь и пошёл. Он спускался по лестнице, когда Славка, ещё босой, выскочил на площадку:

- Э, алё... Ильич! Ты когда завтра выйдешь?

- Как обычно.

- Смотри... На завтра с утра два круизёра, а с обеда мажеста. Не подставь.

- Я тебя подставлял когда-нибудь? - всё так же, не обернувшись и не остановившись, ответствовал Фёдор Ильич, и крупная седая голова его скрылась в лестничном проёме.

Уверенно без фонаря шагая по тёмной улице, Сегедин вдруг вспомнил давешний разговор с Одиннадцатым. Одиннадцатый пост - это как раз у того пирса, где в былые времена дежурил катер Степана. Сегодня туда заступил новый сторож. Связь с ним с утра была короткая, разве что позубоскалили чуток, но почему-то, уже сменившись, Сегедин специально заглянул в журнал, чтобы проверить его фамилию. Кригер. Не то немец, не то еврей. В здешних краях кого только не встретишь. Сегедин ясно представлял себе этого Кригера: небось мелкий, щуплый, драчливый, как петушок. Эти мелкорослые всегда найдут, из-за чего пыжиться. Чем ни короче рост, тем длиннее амбиция.

Тут размышления Фёдора Ильича были прерваны, потому что он догнал двух бабёнок.

Те то и дело спотыкались в потёмках о колдобины, на всю улицу ахали и видимо трусили и темноты, и большого мужика, вдруг горой выросшего прямо между ними.