Алексей Ланкин - Лопатка

- Может быть. Но тем не менее называть меня так нельзя.

- Ну, как хошь... А как по имени-то?

- Игорь.

- Замётано. Игорь так Игорь. А вообще я вот что тебе скажу: это сейчас ты Игорь, а я раньше был Володя. А помрёшь - и будешь ты не Игорь, и не мужик, а просто корм червям. Так что зря ерепенишься. Я, бывало, тоже...

Шмидт вздохнул. Кригер поморщился:

- Послушай, ты можешь на меня не дышать?

- Ладно-ладно, не буду. Я вообще-то не дышу, это так только, ради того, что в гости зашёл. Так от меня и несёт, как в последний день на воле... то бишь в живых. Ничего поделать не могу. Так я о чём? Ты, Игорь, конечно, в университетах учился и говоришь по-учёному, но вот насчёт не бояться - это ты соврал. Ещё как боишься. Побольше всякого прочего.

Кригер закрыл заслонку и аккуратно положил кочергу на прибитый к полу железный лист.

- Да будет тебе известно, Владимир, что я никого и ничего не боюсь. Меня многие боялись и боятся. А я нет. Точно так же я никому не позволяю называть меня лжецом.

Мертвец ещё поглядел. Зевнул, деликатно прикрыв рот ладонью.

- Зачем попусту спорить? Помрёшь - поймёшь. А чего тебя сюда принесло, на эту Лопатку - такого образованного?

- Ты за моё образование не платил. А здесь я временно. Если хочешь, держу паузу. Мне, собственно, всё равно, где бы ни быть. Я странствующий эстет.

- Эстет. Хм. Смотри... Для вас, для живых, тут нехорошее место.

- Чем же оно нехорошо, позволь полюбопытствовать?

- Всем. Думаешь, хорошо, что ты тут сидишь и с мертвецом беседы разводишь?

- Ты не мертвец. Ты мне просто мерещишься. У меня чрезвычайной силы воля, но при этом и подвижная нервная система. При таком сочетании велика вероятность галлюцинаций, зрительных и слуховых. Ничего патологического в них нет, а поводом к ним может послужить длительное пребывание в изоляции от общества, как в моём случае.

- Хитро. Не зря ты, видать, учился. Но скажи мне вот что: ты про меня раньше слыхал?

- Никогда.

- Так поинтересуйся у знающих людей: был со мной случай или нет. Так и запомни: Володя Шмидт, семьдесят второй год. А потом говори галлюцинация.

Кригер кивнул головою:

- Договорились. А бельма вместо глаз у тебя тоже в последний день жизни были?

Шмидт недоуменно пожал плечами:

- Какие бельма? Глаза как глаза. А с отъездом не тяни. Место гиблое. Не в мертвецах даже дело... - Видно было, что Шмидт рад поводу поболтать с новым человеком, отчего и словоохотлив даже больше, чем при жизни. - Мертвец тебя не обидит. Живого бойся, мертвого не бойся. И Лопатки бойся. Самое главное: человек не знает, зачем сюда приходит. Возьми меня. Думал денег подмолотить, дом поставить в Юрмале. Там мой дед ещё проживал, пока не расстреляли. А оказалось: еду за тракторной гусеницей. Или директор здесь прежний, на горной фабрике. Собирался власть свою укрепить, на большие высоты подняться. А всего и получилось, что полюбовницу на тот свет отправил, а сам в тюрьму сел. Не за то дело, правда сел - да какая разница? А полюбовница та и посейчас по острову шатается, вроде меня. Может, и к тебе заглянет. Изабелла такая.

- Ну, и к чему ты это всё?

- Да всё к тому же. Ты вот, говоришь, странствующий - как это? Вроде бича, короче, я так понимаю. Паузу держать и всё такое. А насколько твоя пауза тут затянется и чем закончится - тебе неведомо.

Шмидт вздохнул. Кригер опять поморщился, и старатель, спохватившись, прикрыл рот ладонью.

- Ладно, пойду пока. Ещё забреду на огонёк. Или с Изабеллой на пару. Тоже вот дамочка: не думала, не гадала.

Старатель пропал, точно его и не бывало. Тюфяк на топчане, где он сидел, не был ни придавлен, ни смят.

С продовольственного склада доносилось будничное тарахтение движка. В вершинах деревьев пошумливал ветер.

Наутро Кригер, выйдя из сторожки, долго глядел на тёмные пики елей, и на блекло-серое от пасмурного дня море, и на низкое небо. Камни в бухте были снова окаймлены белыми полосками бурунов.

- Может быть, это от вольфрама здесь порча? - проговорил он наконец, отвечая своим мыслям, и пошёл подстраивать рацию.

С Центрального поста отозвался дед-ведьмак. Доложив ему об отсутствии происшествий и саркастически покривив рот, Кригер спросил:

- Правда ли, Иван Трофимович, что здесь на Лопатке когда-то старатель погиб?

- Мало ли их, шальных, поубивало, - проворчал старик в ответ. - Всех не упомнишь. Да какой старатель?

- Я не знаю, какой. Слышал, что кого-то здесь бульдозером задавило.

- А, этот. Ты бы ещё вспомнил, кого громом пристукнуло при царе Горохе. Я-то думал, ты про тех старателей, которые сейчас. У них, почитай, что ни неделя - или зарежут кого, или потонет кто. Архаровцы, одно слово. Как только Сегедин с ними управляется - ведь уж не тот, что прежде... А какой был человек! Нет, в прежние- то времена, ругай их не ругай, такой криминогенной обстановки не было.

Умное слово криминогенной старый диспетчер выговорил с особенным удовольствием. Он, очевидно, долго мог бы ещё рассуждать о сравнительных достоинствах старых и новых времён, если бы Кригер не прервал:

- Извини, Иван Трофимович. Так с бульдозером-то был ли случай на самом деле?

- Был, был - ты, поди, ещё и на свет не родился. Немец такой. В карьере, что ли, уснул - я уж и не упомню. Бульдозерист потом сидел, а вышел - давай куражиться да по бабам. Жены три, чтобы не ошибиться, переменил. Как перестройка началась, объявился безвинно пострадавшим да пошёл в политику. Теперь, люди говорят, депутат, по Москве на черной Волге ездит... А чего ты этого немца вспомянул? Он что, заходил к тебе?

Кригер нахмурился ещё больше обычного, пригнулся к рации, почти прижал микрофон к губам.

- Что значит заходил?

- Что обыкновенно, то и значит. Он там ко всем заходит. Могилу его потревожили, в старину ещё, когда фабрику строили. Он теперь и шляется, к кому ни попадя. И ведь ты смотри, какой бардак: раньше, если бы случилось такое явление либо, прямо скажем, феномен - сразу бы доложили, куда следует, и учёные бы занимались. А теперь только сторожа жалуются - а всем наплевать. Дожились.

Неожиданно в наушниках возник чистый, молодой и уверенный голос Игоря Марьяновича Подопригоры:

- Алло, балагуры! Хорош эфир засорять. Пятнадцатый полчаса пробиться на связь не может. Как поняли? Приём.

Повесив микрофон на проволочный крючок, Кригер долго и с возрастающим напряжением во взгляде смотрел в стенку прямо перед собою. Наконец, сделал своё пережёвывающее движение губами и проговорил медленно, тяжело:

- Никто не знает, говоришь? Я-то знаю. Теперь знаю.

Глава шестая.

В тюрьме и на воле

Насколько неумолимо обстоятельства доказывали Степану Ильичу, что песня его спета и осталось только глотать лекарства и ждать конца, настолько же упрямо он противился и настаивал на своём праве быть замеченным и уваженным.