Юлия Латынина - Клеарх и Гераклея

Итак, Ариобарзан прибыл ко двору, пошел в царские покои и ступил ногами на ковер, расшитый жемчугами и рубинами и изображавший весенний сад. Изображение было столь искусно, что жемчуга, казалось, свисали подобно каплям росы и яхонты сверкали в розах, цветущих в царском саду.

Войдя, Ариобарзан увидел, что царь отделен от него занавесом, а перед занавесом лежит кожаный коврик для казни, чтобы не запачкать ковер, похожий на весенний сад, и рядом стоят мидийцы с обнаженными мечами. Ариобарзан был человек грубый и несдержанный. Он упал на колени и закричал.

- Великий царь! Мой сын - позор моего рода, и то, что он хочет моей смерти, - наименьшее из его преступлений. Он выпросил у меня в управление города Троады, а жители вынудили у него обещание править по греческим законам, и он разорил их за год совершенно. Он и друзья его занимали и расточали, а когда долги их достигли семидесяти талантов, он издал указ об отмене долгов, а заимодавцам возразил: "То же сделал величайший законодатель Солон". Но и этого ему было мало: он издал закон, по которому каждый назначенный им член городского совета мог по своему усмотрению арестовать неполноправного гражданина и конфисковать его имущество. Люди жаловались, а он ответил: "Не такой ли закон принял в Афинах Критий, ученик Сократа?" Клянусь Ахура-Маздой - бывает, что и персы творят беззакония, но только греки возводят беззаконие в закон!

Он воевал, как трусливый финикиец, а правил - не как потомок Артабаза, а как потомок Аристагора, и мой язык отказывается повторять, как он называл твоего предка Дария и как он называл самозванца Бардию.

Наверное, сравнение с Аристагором подействовало на царя, потому что милетский тиран Аристагор поднял восстание ионийцев, принесшее персам столько бед, и с тех пор цари поощряли в ионических городах народовластие, видя, что за свободу эллинов лучше всего сражаются тираны.

Итак, царь смягчился, велел отдернуть занавес и стал беседовать с Ариобарзаном, глядя ему в глаза, а тот всячески поносил сына. Тут царь сделал знак, и к нему подвели Митрадата, а два писца, сидевших на ковре около кожаного коврика, подобрали полы своей одежды, чтобы кровь не напачкала их.

- Так чего же, по-твоему, заслуживает сын, восставший на отца? спросил Артхакшатра.

- Казни, - ответил отец.

- Скажи мне, - продолжал царь, - разве царь не является отцом своих подданных?

Ариобарзан побледнел и ответил:

- Несомненно.

- Знай же, - продолжал царь, - что ты сам себе произнес приговор, и знай перед смертью, что сын твой, верный долгу, никогда ни мыслью, ни словом, ни делом не посягал на тебя.

Тут он протянул Митрадату прошение его отца, велел подать ему письменный прибор и писать на оборотной стороне.

Один из писцов поднялся, уступая место любимцу царя, а другой опять подобрал полы одежды, чтобы кровь не запачкала их, так как сидел очень близко от кожаного коврика.

Митрадат остался стоять на месте, слева от царя.

- Я слышал, царь, как ты сказал, - отвечал Митрадат, - что я никогда ни словом, ни делом, ни мыслью не посягал на отца, как же я могу допустить, чтобы твои слова стали ложью?

Я не буду соучастником в деле, в котором ты раскаешься, царь, ибо правильный порядок в том и состоит, чтобы сын подобно подданному никогда не восставал против отца, как бы тот себя ни вел, и чтобы царь прощал подданного, явившегося с повинной, как отец сына.

Артхакшатра заплакал и приказал увести Ариобарзана, не зная, на что решиться без совета своей матери Парисатиды, которую обычно слушался.

x x x

Клеарх прибыл в Экбатаны в третий день новогоднего праздника, длящегося семь дней. В этот день персы отмечают ежегодное поражение духа зла и свидетельствуют о последнем дне мира, когда восторжествует праведность.

Также в этот день много лет назад семеро знатных задушили друга Лжи, лже-Бардию.

Царский зять Оронт встретил Клеарха у ворот, всячески чествовал и показывал город. А город Экбатаны вот какой. Вокруг холма семь стен: первые - белые, вторые - черные, третьи - оранжевые, четвертые - синие, пятые - сандараковые, шестые - посеребренные, а седьмые - позолоченные. Рынка в городе раньше не было, Дарий, однако, повелел устроить рынок. Клеарх прошел через семь стен и увидел дворец в середине города, и увидел, что дворец этот впятеро больше, чем акрополь Гераклеи, черепица у дворца серебряная, столбы кипарисовые, а золотые балки округлые, как солнце.

Оронт показал Клеарху город и повел его на пир.

Когда уже заиграли флейтистки и стали разносить вина, арамей Масхей подошел к хозяину и подал ему какое-то письмо. Тот внимательно прочитал, побледнел и сказал Масхею несколько слов на ухо. Многие это заметили. Спустя некоторое время виночерпий поднес Клеарху с поклоном кубок. Тот взял и, запрокинув голову, стал пить. И в тот миг, когда он запрокинул голову, двое человек подхватили его под руки. Кубок выпал из рук Клеарха, и тот закричал:

- Что это значит?

А царский зять на глазах своих верных отвечал:

- Спроси, что это значит, у Биона, которого ты убил!

Эллина выволокли из залы, и Оронт выбежал вслед за ним, хромая, а спустя несколько минут вернулся, бледный и опечаленный, и развеселился только к концу пира.

А когда пир кончился и золотой меч рассвета прогнал уже воинство тьмы, Оронт в ярости стал бить себя кулаками по лицу и сказал своему дибиру, арамею Масхею:

- Как некстати явился этот эллин! Я не могу осквернить дня Лучшей Праведности убийством!

Арамей понял, о чем думает Оронт, и ответил:

- Господин, ты прав! Скажи, однако, царю сегодня на пиру, что грек уже мертв, и тогда царю ничего не останется, как простить тебя. А если он начнет гневаться за оскверненный праздник, скажи, что ты хотел показать всем царскую справедливость и милосердие и что мнимо убитый еще жив.

x x x

Итак, Клеарха не убили, а только связали так крепко, что он напоминал кусок фарша, завернутый в виноградные листья и обвязанный нитками, и бросили в потайную комнату. Комната была под самой крышей, и в ней нарочно стояла жара, подобная той, которая станет в последний день мира от реки, в которую обратится железная гора Демавенд. По персидским поверьям, река эта для праведных покажется парным молоком, а нечестивые ощутят, что они идут во плоти через расплавленный металл. К вечеру в комнату вошел Оронт.

Клеарха облепили мухи, он изнывал от жары, а перс жары не чувствовал.

- Негодяй, - сказал Клеарх, - ты хочешь украсть мою славу!

Оронт сел на трехногий табурет и засмеялся.

- Да, - сказал он, - слава такая вещь, что ради нее подобает идти на все. Что вы, греки, однако, понимаете в славе? Вы - народ наемников и торговцев. Вы называете себя единым народом, чтобы один греческий купец мог доверять другому, но на родине вы только и делаете, что грызетесь меж собой. Вы называете все другие народы варварами, потому что это единственный способ сохранить племенное единство, рассеявшись по миру, а от сохранности этого единства зависит барыш греческих купцов. Самые глупые из вас, рассеявшись по миру, грезят о мировом господстве. Самые умные догадались, что речь должна идти не о физическом господстве, а о господстве денег и культуры. Вы придумали поэтому свою философию и свое искусство как самый изощренный способ порабощения чужих культур. Ваши наемники нагружают свою память лишним стихом, как лишним кинжалом, даже этот Бион. И вы не хотите понимать чужой культуры, потому что иначе вам придется понять, сколько чужого вы присвоили. Вы считаете рабами всех вокруг, потому что не знаете иного способа назвать себя свободными!