Юлия Латынина - Клеарх и Гераклея

Ушел он от его ложа, только когда на небе показались Плеяды. Сатир крепко спал и дышал, казалось, ровно.

x x x

Сатир очнулся лишь после полудня. Ему показалось, что он чувствует себя лучше; он поспешил умыться и одеться и, несмотря на протесты раба-фракийца, выскочил из дому. Процессия, однако, давно покинула город; Гераклея стояла пустая, усыпанная венками и гирляндами и населенная одними веселыми, но безмозглыми птицами, переполненная запахом томящейся пищи.

Сатир побежал по священной дороге. Дорога эта, как я уже говорил, протяженностью в тридцать стадий, вела к пропасти шириной в два плефра, куда Геракл спускался за Кербером, и к пещере со святилищем и небольшим храмом рядом.

Добравшись до огромного платана у поворота, Сатир увидел, что процессия уже остановилась у святилища. Делались последние приготовления, солнце стояло прямо над головами ликующих людей; скала, усаженная живыми деревьями, как бы являла собой подобие сцены; девушки в нарядных одеждах сплетались и расплетались, подобно розовым венкам, увенчивающим их головы.

То ли солнце, то ли вид толпы, то ли запах благовоний и людского пота вдруг дошел до Сатира - юноша побледнел, в глазах у него закружилось; раб-фракиец, ковылявший следом, подхватил его и усадил в тень, под платан. Сатир как бы остался единственным зрителем наверху огромного амфитеатра.

Как я уже говорил, платан у дороги и пещеру разделяла широкая расселина, как бы помещая пещеру и храм на воздушном полуострове; раньше процессии огибали этот островок, в этом же году выстроили и украсили лентами резной мост, сделав путь прямым. Многие говорили, что, по учению магов, по такому мосту, который называется Чинват, ходят после смерти души, причем плохие срываются и падают в бездну; однако мост Чинват тоньше волоса, ведь душа идет по нему одна-одинешенька, а тут выстроили широкий, для народного шествия.

Далеко внизу Сатир увидел брата в женской одежде, роскошью не уступающей персидской, с лентами на запястье и увенчанного, как жертва, венком, подобного самому Дионису; Дионису, прошедшему всю Азию, Дионису, растерзанному и воскресшему, Дионису, который охотнику представляется львом, воину - конем, земледельцу - виноградной лозой; ведь как деньги воистину деньги только тогда, когда на них можно купить любую вещь, так и бог воистину бог только тогда, когда любой человек может в нем видеть наиважнейшую для этого человека суть.

Итак, Клеарх стоял в самой гуще толпы, у алтаря, подобный двойнику Диониса, ведь у каждого бога есть свой двойник; греки изображают его смертным сыном бога, Гераклом или Тесеем, а персам такой двойник представляется насмешкой над Ахура-Маздой и порождением Аримана.

Клеарх заметил брата и даже поднял было руку, но тут вокруг него закружилась толпа всяческих масок: одни изображали воинов, другие разбойников, третьи - философов в широких плащах; были тут и рыбаки, и земледельцы, и мариандины, и птицеловы, и персы, и женщины, и птичьи хари, и звериные, одни настоящие, другие ряженые, лев возлежал с ягненком, как в золотом веке, а иные и вовсе представлялись широкой запеканкой или огромным фаллосом. Крик стоял невообразимый.

Предосторожности ради рядом с Клеархом было несколько преданных ему пафлагонцев, в том числе командир их Атуса. Атусе это зрелище было внове, и он спросил Клеарха.

А т у с а. Друг мой! Я слыхал, что представления в честь Диониса у греков называются то трагедиями, то комедиями. Скажи мне, какая между ними разница и как называется это представление?

К л е а р х. Друг мой! То, которое ты видишь, несомненно, комедия. Для такого утверждения есть следующие основания: во-первых, тут действуют конкретные современники, а не вымышленные герои древности; все заканчивается непристойным торжеством и изобильным пиром, в то время как трагедия заканчивается гибелью и смертью; и в-третьих, герои трагедии, не лишенные известных недостатков, но сами по себе достойные победы и возбуждающие наше сочувствие, гибнут вследствие ударов судьбы, расстраивающей даже наилучшие планы.

Что же касается комедии, то она с самого начала изображает мир, вывернутый наизнанку, тут победа остается не за роком, а за неправедными и обманщиками и все кончается, как я уже сказал, невиданным изобилием в связи с земным воцарением бога.

Тут Клеарх опять заметил брата под деревом по ту сторону моста, указал на него и сказал Атусе.

К л е а р х. Вот, пожалуйста, что я говорил о комедии? В трагедии Пенфей, в женском одеянии прокравшийся на таинства Диониса, впал в бешенство и был растерзан менадами, а в комедии, как видишь, брат мой, наоборот, выздоровел, чудесным образом избавившись от вчерашней лихорадки.

А т у с а. Кто такой Пенфей?

К л е а р х. Это одно из прозвищ Диониса: бог хотел обмануть своих почитателей, представив дело так, что бога якобы можно убить.

Меж тем не один Клеарх заметил Сатира под деревом, трое или четверо молодых людей, вчерашние его сотрапезники, выбрались из толпы и поспешили ему навстречу; Сатир поднялся, маша рукой. Только, однако, они вступили на мост, раздался страшный крик - одна из опор сползла вместе с пластом земли, бревна, венки, гирлянды и юноши посыпались в пропасть в два плефра шириной, куда Геракл спускался за Кербером; Сатир в двух шагах от пропасти упал без сознания на руки раба.

Народ оцепенел; родственники бросились было к обрушившемуся мосту; один из рабов пропавшего что-то закричал, другой стал на колени.

Вдруг пафлагонец Атуса, еще плохо понимавший по-гречески, увидел, что толпа вокруг упавшего раба топчет и рвет его на куски; люди хватают людей, те вырываются. Кодрий, брат одного из погибших, кричит что-то с перекошенным от ужаса лицом и тоже падает на колени.

- Что он говорит? - спросил Атуса.

К л е а р х. Друг мой! Он говорит, что эти четверо замышляли убить меня в самый миг жертвоприношения, но гнев Диониса покарал заговорщиков. Так оно и есть; как я уже сказал, Дионис в деле Пенфея морочил голову людям, уверяя, что бога можно убить.

x x x

Клеарх, невозмутимый, докончил все обряды, топор швырнули в пропасть вслед за мертвыми телами, которых толпа не дала вытащить; в складках одежды погибших нашли кинжалы, и показания заговорщиков, потрясенных и публично признававшихся, не оставляли места для сомнений. Народ не допустил их, умоляющих о защите, до алтаря и растерзал на месте.

Вечером в доме эсимнета раздавали пироги, люди рубили горлышки бутылок; сади были открыты дня всех.

Сам Клеарх, обхватив голову руками, сидел у постели брата; рабов он прогнал; масляный светильник горел над ложем.

- Я, наверное, умру, - сказал Сатир с усмешкой, - ты хоть бог, а не над всем властен.

Клеарх встал, переменил повязку ему на лбу и сказал: