Юлия Латынина - Клеарх и Гераклея

- Это все пройдет. Врач говорит, это больше от потрясения.

Сатир закрыл глаза. Оба молчали.

- Боги, - сказал Клеарх, - никогда не оставляют своей завистью самых выдающихся - эта шутка вполне в духе Диониса: твоей болезнью расстроить планы заговорщиков. Ведь они, опасаясь мщения, хотели убить тебя вместе со мной, и твое отсутствие с самого начала расстроило их планы; а когда они увидели тебя и решили действовать одновременно по данному сигналу, тут бог вмешался опять.

Тут братья заговорили о разном: о том, как обстоят дела в усадьбе; о новых посадках; Сатир сказал, что он посадил перед своими окнами две персидские яблони, и если они не приживутся, пусть Клеарх посадит еще. Клеарх закусил губу и, переменив тему, спросил:

- И еще позавчера эти люди звали тебя на пир?! О чем вы говорили?

Тут Сатир вгляделся в лицо брата и понял, что тот два дня морочит его.

- Что ж, - сказал Сатир, - я говорил о том, чему был свидетелем. О том, что ты освобождаешь рабов убитых и жен, и дочерей убитых выдаешь замуж за этих рабов. О том, что многих ты обещал тайно спасти от народного гнева за деньги, но, выманив у них имущество, отнял и жизнь. О том, что ты почти всегда лично руководишь убийствами, если не считать смерти тех, кого ты извел аконитом! О том, что из двух заговоров, составленных против тебя из-за твоего человеконенавистничества, один на самом деле был подстроен твоими соглядатаями и оба стали лишь предлогом для расправ!

О том, что, казнив обвиняемых, ты казнишь и палачей, как ты сделал с Агаридом! О том, наконец, что даже эта проделка с Митрадатом, оказывается, это ты ее придумал, и это мерзость, хоть он и варвар, однако ж твой друг и возлюбленный!

Клеарх усмехнулся и пробормотал:

- Стар я стал для любви, которую воспевает Платон.

- И еще я сказал, что два года назад коринфянин Тимолеонт с друзьями убил своего брата, Тимофана, за то, что тот посмел провозгласить себя тираном, и что убить тирана - не подвиг, а гражданский долг.

В комнате было совсем темно, братья были одни; за дверью, однако, как всегда, ждали пафлагонцы, телохранители Клеарха. Клеарх засмеялся и сказал:

- Мальчик мой, неужели ты болен только оттого, что решил убить человека?

Сатир помолчал и ответил:

- Брат, власть тирана омерзительнейшая из возможных,, но она же, как ни странно, способна превратиться в свою противоположность. Ведь то, что тиран делает для себя, можно делать и для общего блага. Ты простил долги и разделил землю, но что толку, ведь при этом ты разрешил покупать и продавать ее! Не пройдет и пяти лет, и опять государство разделится как бы надвое: государство бедных и государство богатых, с непрестанной враждой. И притом земли окажутся не в руках благородных, а в руках наиболее корыстолюбивых и жадных. Стоит между тем не поделить землю, а сделать ее общею, и город наш послужит образцом для всей Эллады, а стремление к стяжанию и вызываемые им пороки - зависть, ненависть, ожесточение и тяжбы - исчезнут навсегда.

- Мальчик, - с досадой пробормотал Клеарх, поднимаясь и покидая комнату, - ты действительно болен.

Клеарх вышел на улицу, люди восторженно закричали, приветствуя его, ночь превратилась в день, все были с факелами и светильниками, изображавшими солнце и звезды в человеческих руках; в городе царило самое разнузданное веселье: тирсы высекали из камней молоко и мед, по городским улицам текли потоки похлебки, а с карнизов свисал оживший резной виноград. Идти Клеарху не дали, а подхватили и понесли; девушки разбрасывали цветы и гирлянды, а толпящиеся люди прикрывали уста правой рукой, приветствуя воротившегося Диониса, бога виноградной лозы, и отца его, виноградаря и земледельца.

Клеарх и Сатир больше никогда не возвращались к ночному разговору; Клеарх не тронул брата, однако впоследствии умертвил лиц, донесших о заговоре, опасаясь ложных слухов.

Заключение

Так-то кончается дело в милетских баснях и эфесских повестях: всенародным венчанием.

Кончим так и мы нашу басню и вернемся к повествованию правдивому. Клеарх правил Гераклеей восемь лет. Ни до, ни после город не знал такого процветания. Город разбогател чрезвычайно, множество чужестранцев селилось в нем, видя, что тиран посягает не на имущих, а лишь на тех, кто соревнуется с ним в могуществе.

Ставил он себе в заслуги новые завоевания от Псилиона до Китора и вещи, которыми пристало хвалиться скорее лавочникам, нежели правителям: обилие продуктов на рынке и дешевизну. По всему побережью и в царстве скифов чеканили монету по образцу гераклейской и амфорам придавали гераклейский вид.

Клеарх изображал на монетах себя, но только в виде Диониса. Часто во фригийской шапке, древнем головном уборе местных царей. И в самом деле, если в городе он правил, опираясь на народное собрание, то в завоеванных землях он считался царем и раздавал землю своим приближенным и наемникам. Ведь имущество, розданное друзьям, и само себя приумножает, и само себя охраняет, и обратно может быть забрано в любое время; так же, впрочем, поступали и Дионисий, и Александр Ферский, и Эвфрон в Сикконе, а позже и Птолемей, и Селевк.

Войны его были успешны, народ чтил его, как бога, а новая жена подарила ему двух сыновей: Тимофея и Дионисия.

Накануне похода в Вифинию он стал чрезвычайно подозрителен, имел множество народу, сказал Сатиру, что боится участи Ясона Ферского.

"Почему именно Ясона, Клеарх? - воскликнул брат. - Смерть от кинжала - профессиональная болезнь тиранов". Клеарх рассмеялся: "Потому что Митра, охранитель клятв, карает нарушающих договор".

Сатир счел этот разговор притворством и поводом к новым расправам, но не прошло и месяца, как трое юношей-изгнанников - Хион, Леонид и Антифей зарезали тирана прямо на ступеньках храма Эвия.

Надежды тираноборцев, однако, не оправдались: народ растерзал их, а потом передал власть брату его, Сатиру.

Сатир принял ее только как опекун малолетних детей Клеарха. С убийцами брата он расправился с невиданной жестокостью; через семь лет добровольно уступил титул стратега-автократора совершеннолетнему Тимофею, а тот, в свою очередь, скоро разделил власть с братом Дионисием.

Среди походов Александра Гераклея сохранила независимость; после битвы при Ипсе, когда диадохи провозгласили себя царями, Дионисий также принял царский титул, как бы официально вступив в число наследников Александра.

Впрочем, еще задолго до этого афиняне первыми провозгласили Деметрия и Антигона царями и богами-спасителями и стали избирать им жрецов в благодарность за освобождение Греции, порабощенной Кассандром и Птолемеем.

Дионисий, как и диадохи, старался породниться с персами: Амастрис, его жена, была дочерью Оксатра и племянницей Дария. Эта женщина, союзница Лисимаха, после смерти мужа правила самовластно, совершенно лишив власти своих сыновей, Клеарха н Оксатра, пока они не возмутились и не убили мать. Лисимах, раздраженный печальной судьбой царицы, долго воевал с городом, восстановил в нем демократию и потом передал своей супруге Арсиное.