Юлия Латынина - Вейская империя (Том 1-5)

- Помолчи, маленький волчонок, - сказал араван сыну, - я не собираюсь обходиться с уважаемыми людьми, как с чиновниками.

И Бариша, секретарь покойного экзарха, написал сто писем ста уважаемым людям, и не стал спорить с Баршаргом.

Зрачки от горя по смерти Харсомы у него были квадратные, и Бариша думал: "Все в мире обречено на страдание, и государство обречено на страдание. Лучше уж ему страдать от насилия богатых, чем от насилия бедных, потому что насилие бедных, как ураган, и как разрушенная дамба, и как конец мира. И не этого ли хотел государь Харсома?"

Вскоре пришли письма от Даттама и Арфарры.

Письмо Даттама поразило Баршарга. "Восхищен вашими мерами. Надобно решиться - либо мы, либо они", - лукавый, осторожный Даттам пишет такое!

Или это - ловушка? Или Даттам боится, что Баршарг не простил ему смерти брата, и намерен продать Баршарга двору?

Но письмо пришло не одно. Вместе с ним посланец Даттама передал Баршаргу мешок, развязав который, Баршарг онемел. В мешке были не бумажные деньги империи, и не золотые, право чеканить которые вытребовал Харсома, в мешке были кожаные платежные поручительства храма, считавшиеся среди крупных купцов самым надежным средством расчета. В мешке была сумма, гигантская даже для сибарита и взяточника Баршарга, - четыре миллиона ишевиков. Полтора официальных годовых дохода провинции, - шесть лет содержания войска. Сухая записка рукой Даттама извещала, что господин Баршарг вправе употребить присланные векселя на благо государства Варнарайн и по собственному усмотрению.

Арфарра писал осторожней, всемерно одобряя меры аравана Баршарга по охране частной собственности, однако сообщал, что привлечение богатых людей к управлению государством - не единственный, а может, и не лучший способ заинтересовать их в сохранении нынешней власти. Например, можно занять у этих людей большие суммы денег под обеспечение государственными землями и предприятиями. Это навеки свяжет их с новой властью и восстановит их против Касии, которая в случае победы не только не вернет занятого, но и конфискует остальное.

Да, - изумился Баршарг, прочитав письмо, - это уже не тот глупец, с которым я спорил о судьбах государства, и который считал, что в стране не должно быть ни бедняков, склонных к бунтам, ни богачей, склонных к независимости! Жизнь в королевстве горожан и рыцарей кое-чем его научила!

Или - нет?

Или Арфарра остался прежним фанатиком и неудачником? Или он и сейчас подписался бы под каждым указом государыни Касии, а в стране аломов научился не править, а всего лишь хитрить?

Ну да все равно, - не сумасшедший же он, вставать на сторону государыни, которая жаждет его головы вот уже пятый год, только потому, что верит в те указы, в которые не верит она сама?

Утром первого дня Лин, благоприятного для жертвоприношений предкам, в столице Варнарайна должны были состояться похороны государя Харсомы, и вслед за этим - первое заседание наследников. Баршарг не торопился в столицу. Он уехал через неделю, когда в войсках его уже называли не иначе как "Баршарг Белый Кречет", а в приграничных деревнях говорили, что он потомок Иршахчана.

Дважды в эти дни гадал он на печени, и однажды утром двое командиров Баршарга вытащили за ноги из его палатки молоденького чиновника, зазванного Баршаргом на гадание: сердце чиновника было вырвано из груди, и весь он был отчаянно исцарапан, словно не смог обороняться от слетевшихся в палатку подземных духов.

- Я хочу поговорить с Даттамом до того, как все опекуны встретятся в столице, - приказал араван Баршарг, - мы едем через посад Белых Кузнецов.

Контрабандист Клиса, раздвинув можжевеловые ветки, наблюдал за человеком на берегу озера. Человек брел, настороженно поглядывая на тын вокруг брошенного военного поселения, и все ближе и ближе подбирался к укрывищу с солью. За спиной его была корзинка с травами, а в руках он держал амулет и на варварском языке что-то выговаривал своему богу. На человеке был синий гладкий кафтан, какие носят Небесные Кузнецы; какой, однако, Небесный Кузнец станет мараться с травами и идолами?

Человек целеустремленно продрался сквозь ежевичник, вышел на поляну и огляделся. Клиса крякнул селезнем.

- Эй, мил-человек, не уступишь камушек? - сказал он, выступая из кустов и сунув руку за пазуху.

Человек обернулся, можжевельник за ним зашуршал, и на полянке образовались еще двое товарищей Клисы. Человек в испуге выронил амулет и зашарил в густой траве. Клиса в раздумье глядел на него. Не донесет ли? Но куда ему доносить? Всякий знахарь вне государственного цеха - черный, а этот - еще и бродячий.

Коротконосый Лух показал глазами на камешек, который человек наконец нашарил в траве, и Клиса кивнул. Путеводный клубочек! Нужнейшая для контрабандиста вещь. За такую вещь - и убить, и украсть, и даже, на худой конец, деньги отдать.

- Ладно, - громко сказал Клиса. - Колдун ты, конечно, черный, а человек, видать, неплохой.

Люди у кустов расслабились.

- Ну, что стоишь, - сказал Хайша-рогатик, - лучше пособи соль выкопать.

Четверо мужчин раскопали укрывище, выбрали из него мешки с солью, схороненные еще до того, как в Козьем-Гребне разбили военный лагерь, а жена Клисы разложила костер и сварила кашу.

Уставшие работники обсели котелок.

- А что? - спросил синий кафтан, когда между людьми установилось взаимопонимание вместе работавших и евших: - Выгодно ли соляное дело?

- А, - цыкнула жена Клисы, - кормимся, как кабан мухами: брюхо не наполнить, так хоть челюстями помахать.

Клиса грустно и согласно вздохнул. Дело было дрянь. Дело было такое, что и чихнуть головой в мешок недолго, - а что оставалось еще?

- Какая ж прибыль? - обиженно сказал Лух Коротконосый. - Мы ведь не какое-нибудь ворье или торговцы. Торгуем себе в убыток...

Человек недоверчиво кивнул. Лух обиделся.

- Рассуди сам, - сказал он. - Справедливая цена соли - тридцать рисовых ишевиков, а мы продаем по десять. Вот и выходит: меняем вареное на сырое.

Человек засмеялся.

- А государство как - успешно торгует? - спросил он.

Хайша встрял в разговор.

- А государство не торгует, а о подданных заботится, - сказал он. Государево сердце ведь не выносит, чтоб человек из-за скаредности своей без соли оставался. Стало быть, каждому положено треть шая в год. Стало быть, каждый должен сдать десять шурров риса или десять рисовых бумажек. Опять же - тридцать ишевиков - это цена соли "для стола". А если бы рыбу солить, - то справедливая цена повыше будет.

- Да чего вы человека пугаете, - сказала жена Клисы. - Он, может, к нам пристать хочет. Рассудите: в Варнарайне соли нет, границу закрыли, а мы-то остались. Так что мы теперь будем нарушать справедливую цену в другую сторону.