Юлия Латынина - Вейская империя (Том 1-5)

Ханалай расхохотался и хлопнул себя по лбу.

- Ах я невежа, - вскричал он. - Что возьмешь с простолюдина, кроме преданности! Действительно, разве можно подписывать государственные указы на пиру!

Государю стали представлять гостей. Что за рожи!

Вдруг, в самый разгар пира, Ханалаю принесли записку. Тот долго шевелил губами, читая ее, а потом вышел. Потом вышел яшмовый араван, еще кто-то из командиров. Начальник варварской конницы полез прямо через стол, даже не сняв сапоги, и раздавил по пути утку. Впрочем, засмущался, поднял утку и сунул ее за пазуху.

Ханалай вернулся, улыбаясь, а записка пошла по кругу. Государь следил за ней завистливым взглядом. Сосед его слева, лже-Арфарра, до сих пор сидевший безучастно, вдруг наклонился к государю и тихо сказал:

- В записке сказано, что Киссур не поверил указу о своей измене, а, поверив, вышел из лагеря, желая смертью доказать свою верность. Конница его опрокинула осаждавших, утопила в Левом Канале несколько тысяч мятежников и прошла в столицу. Так что вашему будущему министру Ханалаю теперь не так легко взять город: ведь он рассчитывал иметь Киссура у себя в лагере и поступить с ним сообразно обстоятельствам.

Лже-Арфарра говорил что-то дальше, но Варназд уже не слышал. Кто-то схватил его за рукав: Варназд опамятовался. Перед ним, на коленях, стоял Ханалай и протягивал кубок вина.

Варназд поблагодарил и осушил кубок.

- Да, - сказал кто-то за столом, - на пиру не подписывают документы, но почему бы нашему государю не пожаловать своего спасителя Ханалая кубком вина из своих рук?

- Кто я такой, - почтительно откликнулся Ханалай, - чтоб пить вино из рук государя?

- Не скажи, - возразили ему, - государь жаловал вино изменнику и колдуну Киссуру, поднесет и тебе.

- У государя, - осторожно сказал Ханалай, - свои желания и планы.

- Государь, - сказал кто-то гнусным голосом, - восемь лет мог быть волен в своих желаниях, а вместо этого потакал лишь желаниям своих министров, столь скверных, что их каждый год приходилось казнить. И вот страна лежит в г.... и крови: и теперь государю поздно и трудно иметь свои желания.

А Шадамур Росянка развязно добавил:

- Ханалай! Этот человек не посмел сегодня покончить с собой! Убудет ли от его трусости, если он поднесет тебе вина?

Варназда вздернули на ноги и вложили ему в правую руку кубок. Кубок был тяжелый, серебряный с каменьями: на нем были вырезаны птицы в травах и олени в лесах, и по искусности работы он походил на небесный сосуд. Ханалай, улыбаясь, протянул руки. Все притихли.

Варназд размахнулся и выплеснул кубок в лицо Ханалаю.

Двое человек схватили Варназда за левую руку, и двое - за правую. Ханалай вытер лицо, усмехнулся и сказал:

- Я, простолюдин, расстроил государя неуместной просьбой. Уведите его.

Поздно вечером в государеву спальню вошел Свен Бьернссон, он же яшмовый араван. Государь лежал на постели и глядел в лепной потолок, где были нарисованы солнце, звезды и прочий годовой обиход государства. Так он лежал уже третий час. У двери сидели стражники, весело ругались и резались в карты.

Бьернссон постоял-постоял над Варназдом, окликнул его. У него не было особой жалости к этому человеку. И, в отличие от Киссура, Нана и даже Ханалая, он совершенно не мог себе представить, по какой причине он должен относиться к этому слабохарактерному, вздорному и, вероятно, неумному юнцу как к живому богу.

Вдруг Варназд повернулся к нему, уцепился за рукав и сказал:

- Зачем я не мертв! И почему за ошибки мои должен страдать мой народ!

Бьернссон перекосился от отвращения, выдернул рукав и закатил Варназду пощечину.

После этого с государем случилась истерика.

- Самозванец, - кричал Варназд, - я отрублю вам голову!

На крик сбежались разрозненные придворные. Пришел и Ханалай с десятком командиров. Посмотрел, как государь катается по ковру, ухмыльнулся и ушел.

Лекарь, Бьернссон и еще один стражник стали ловить Варназда, завернули в мокрые простыни и уложили в постель. Лекарь боялся приступа астмы, но астма, странное дело, пропала совершенно. Варназд поплакал и заснул.

Бьернссон хотел было уйти, но увидел, что лекарь куда-то утек, стражники пьяны, и кроме него о Варназде вроде бы позаботиться некому, и, несмотря на некоторое омерзение, остался. Свен Бьернссон не без оснований полагал, что этот человек сильно виноват в бедах своей страны: но стоит ли из-за этого рубить ему голову?

Варназд немного заснул, а потом проснулся ночью и долго лежал, не шевелясь. Он вдруг с беспощадной ясностью понял, что жить ему - до тех пор, пока Ханалай не возьмет столицу, ну, и еще две-три недели. Потом он стал думать о Киссуре. Он думал, что Киссура убьют, пожалуй, раньше. Ибо Киссур имел еще надежду оправдаться в глазах государя: но не в глазах той своры, что оставалась в столице, знала о его верности государю, и за эту-то верность и ненавидела. Варназд вытер глаза и вдруг чрезвычайно удивился, что думает о Киссуре, а не о себе. И тут же подумал о Нане: и тот был ему предан, и, очевидно, погиб. И опять государь удивился, что думает не о себе. А Андарз? Ведь тот был его наставником, таскал десятилетнему Варназду сласти, подрался из-за него с Рушем, - сколько же горя он причинил Андарзу, чтобы тот повел себя так, как повел?

Тут он подумал о Мнадесе; об Ишнайе; o Руше - эти были мерзавцы, эти думали лишь о власти и выгоде, казнь их была заслужена, весь народ ликовал. Однако скольких же это он казнил?

Луна зябла за решеткой в небе, как потерявшийся белый гусь, и Варназд вдруг заплакал, поняв: Великий Вей, - как же это получается? Ведь он не Иршахчан, не Киссур даже, чтобы рубить головы как капусту, - но вот ему двадцать семь лет, и он подписал четыре приговора четырем своим первым министрам!

Варназд посмотрел в угол и испугался. Там, не шевелясь, сидел давешний проповедник. Теперь, в темноте, было видно, что это действительно не человек, а большое светящееся яйцо, посаженное в грубую рясу. Свет понемногу просачивался сквозь ткань, как сыворотка - через холстинку, в которую завернули свежий творог, и скапливался лужами на неровном полу. Скоро весь пол был залит сиянием, и оно поднималось все выше. Какие-то светящиеся нити протянулись к Варназду. Это было так страшно, что Варназд не выдержал и закричал, - и проснулся.

Было уже утро.

Никого рядом не было, только самозванец, лже-Арфарра, сидел рядом с мокрым полотенцем наготове. Варназд понял, что все это было сновидение, и о других он думал во сне.

- Зачем вы меня напугали ночью, - жалобно сказал Варназд.

Бьернссон положил ему на лоб полотенце и ничего не ответил.

- Зачем вы рассказали мне о Киссуре?

Опять ни звука.

- Как вас зовут на самом деле?

- Это больше не имеет значения. Я потерял имя, как вы потеряли власть.