Андрей Лазарчук - Посмотри в глаза чудовищ

– Дался! – гордо смахнув слезы, сказал барон. – Все-таки дался. Арийский гений возобладал.

– Гений, – я поежился, вспомнив кошмарную железную леди. – Кто у вас делал эти фигуры?

– А вы что, видели?

– Видел.

– И как, понравилось?

– Именно так я и представлял себе валькирий.

– Мой эскиз! – с гордостью сказал Зеботтендорф. – Вот, не желаете ли – сувенир: – он похлопал себя по карману – вернее, по тому месту, где должен быть нагрудный карман. – Пропал: ах, Олаф, Олаф! Такой славный викинг!..

– Был и карманный экземпляр?

– Да, очень милая игрушка…

– Слушайте, барон. Велели бы вы своим людям сдаться. Война действительно окончена, стоит ли усугублять страдания?

– Война не кончается никогда, вы это знаете не хуже меня: Солдаты и офицеры! – внезапно закричал он, и я приготовился стрелять, если он выкинет что-то не то. – Приказываю вам не оказывать сопротивления неприятелю. Мы не потерпели поражения! Мы всего лишь отложили время нашего возмездия! Я благодарю вас за службу! Родина не забудет вас, герои последнего шага! Луна и рассвет!

Он обернулся ко мне. Рот его исказила судорожная улыбка.

– Вам уже приходилось умирать, Николас? – спросил он.

– Да, конечно.

– Мне тоже. После десятого раза становится скучно. Величайшее приключение превращается в процедуру вроде вырывания гланд…

Нас ощутимо тряхнуло. Настолько ощутимо, что барон упал.

Жар, исходящий от новорожденного вулкана, иссушал лица. Лед оплывал тонкой водяной слизью.

– Что это за бомбы такие? – спросил я. Приходилось почти кричать.

– Не дождетесь! – барон поднял обугленый указательный палец и энергично помахал им перед моим носом. – Это вам не атомные пфукалки, которые годятся разве что для производства моментальных фотографий! Это солидные немецкие бомбы, каждая из которых способна за три часа сжечь дотла Москву или Нью-Йорк!

– Ник, – подошел и встал рядом Флеминг. – Вы знаете этого человека?

– Имел удовольствие быть представленным, – сказал я. – Рекомендую: барон Рудольф фон Зеботтендорф – Ян Флеминг.

– Флеминг? – спросил барон. – Какой Флеминг? Который пенициллин?

– Нет, – сказал Флеминг и стиснул зубы. – Который свинцовые пломбы: Ник, вы знаете, что этот человек руководил лабораторией в замке Ружмон?

– Увы, знаю, – сказал я.

– И после этого вы спокойно беседуете с ним?

– В свое время я беседовал с дьяволом, – сказал я. – Разумеется, тогда я был много моложе и наверняка глупее. А вам не приходилось беседовать с дьяволом, Ян?

– В нашей службе эту тематику не разрабатывали, – сказал Ян.

– Еще бы, – хмыкнул Зеботтендорф. – Англичане – известные материалисты.

– Ну, не скажите, барон: – я наклонился и почесал занывший после сегодняшних приключений шрам, заработанный в доме доктора Ди.

И тут раздался вопль.

Кричал Филя на партизанском наречии…

– Командир, этот пидор соленый своих мудозвонов заколдовал, как ты тогда! У них глаза снулые, что у пьяных налимов!

С предупреждением Филя запоздал, как доктор Зорге. Под его многоэтажный мат трое эсэсовцев подошли к краю обрыва и шагнули в пустоту…

Я развернулся и дал барону по морде. Под кулаком что-то хрустнуло. Но это уже ничего не могло изменить.

Попытки образумить или напугать «черных рыцарей» такой мелочью, как стрельба поверх голов, были тщетны. Только потом, когда уже добрая половина из них отправилась, распевая «Оду к радости», на дно, морпехи догадались валить недавних противиков на лед и связывать чем попало. Но слишком неравны были силы. Удержать при жизни удалось тридцать шесть человек из всего гарнизона. Среди них был, конечно, Зеботтендорф, которого к обрыву вовсе не тянуло, и четыре Гитлера, причем один из них говорил только по– венгерски…

– Интересно, барон, – сказал я, – а если вам привязать к ногам колосник горелый и ржавый, да утопить в глубоком месте – тоже воскреснете?

– Так ведь веревка-то перегниет, – сказал барон. – Рано или поздно. Топили. Не один вы такой мудрый.

– Мистер Флеминг так сердит на вас, что наверняка изыскал бы какой-нибудь способ. Рудольф, а вас бросали в расплавленный металл?

– Мистер Флеминг не станет рисковать своей карьерой, – резонно заметил барон.

– За меня с него снимут шкурку, набьют чучело и будут сжигать каждый год за компанию с Гаем Фоксом…

Дверь адмиральской каюты распахнулась, как от удара, и появился М. Таким я его не видел никогда. Так мог бы выглядеть доведенный до белого каления Будда.

– Прошу вас, джентльмены, – проговорил он медленно. – Ник, я хотел бы потом поговорить с вами еще раз. Ян, а вы можете заняться своими текущими делами.

– Да, сэр, – Ян с трудом поднялся и пошел вдоль по коридору. Филя, стоя по стойке смирно с автоматом на груди, проводил его глазами.

– Пожалуй, Николас, мне пора в отставку, – сказал М. – Впрочем, пойдемте, адмирал ждет.

– Он хочет поблагодарить нас за отлично проведенную операцию?

– Он охотно бы вас расстрелял, но Конгресс его не поймет: И зачем вы только приволокли сюда эту гнилушку? – М. кивнул на барона. – Теперь американцы вытянут из него, что захотят.

– Тянули некоторые, – мрачно сказал барон. – И где они все?

– Привык я к нему, – сказал я. – Сколько лет в одни бирюльки играем…

Адмирал был зол и не скрывал этого.

Вся документация по немецкой антарктический военной базе, доставшаяся в свое время союзникам, состояла из трех полуобгоревших страниц, чудом уцелевших в груде бумажного пепла. Бумажки эти больше года пролежали где-то среди малозначащих документов Нюрнбергского трибунала, пока не попались на глаза – совершенно случайно – ребятам Донована, которые сумели извлечь из них кое-что существенное. В частности, сведения о наличии таинственного супероружия и планах его применения. Под это дело и была экстренно организована экспедиция Бирда. И вот вместо желаемой и искомой базы – след применения желаемого и искомого сверхоружия: обширный – с Онежское озеро – залив в море Росса, вода в котором все еще кипит в центре и вряд ли остынет в ближайшие несколько лет…

– Хотите, я назову этот залив вашим именем, Бонд? – спросил адмирал сквозь зубы. – По праву, так сказать, первооткрывателя?

Он явно ожидал, что я отвечу «нет», и я ответил…

– Нет, сэр. Я не настолько честолюбив.

– Отлично, – сказал он. – Тогда я назову его именем своего шурина…

– Наверное, редкая сволочь, – сказал я, повернулся и вышел.

Ворота закрылись. В морозной темноте подземелья дыхание было громким и искаженным – как из телефонной трубки. Луч фонаря дрожал.

– Пойдем? – неуверенно сказал Николай Степанович.