Window Dark - Я - оборотень

— Э, вот он, — донесся до меня торжествующий крик сзади. Я с трудом повернулся. Два темных силуэта, прыгая по крышам гаражей, приближались ко мне. Я бросился вперед к высоченному забору. Вдруг тихий шорох раздался оттуда. Я приготовился к неминуемому нападению, но лишь шепот выскочил из темноты.

— Эй, иди сюда.

Я замер и прислушался.

— Ну быстрее же.

Голос был незнакомый, но к беспощадной пятерке он не относился. Выбора у меня не оставалось; я из последних сил перемахнул через забор и приземлился рядом с сараем, из которого исходил неизвестный мне голос.

На пороге сарая стоял пацан, мой одногодок. Уж на что я был худой, но он был еще более хлипким на вид. Впрочем, народная пословица говорит: не родись шкафистом, родись каратистом.

Шатаясь, я едва смог сделать несколько шагов, чтобы добраться до сарая. Парень приоткрыл дверь, и я ввалился вовнутрь.

Здесь было тепло. Горела лампа ватт на двадцать пять или пятнадцать. И в этом неярком свете я разглядел небогатую обстановку сарая: стол, два стула, полки, набитые железяками непонятного предназначения, полуразобранный мотоцикл в центре, диван, камин в углу и несколько цветных ящиков от стеклотары, поставленных вдоль стены.

Мой спаситель заботливо прикрыл дверь. Он был в старых, вытертых джинсах, на которых густо были разбросаны темные пятна (скорее всего от машинного масла), и в свитер черного цвета.

Теперь я мог оглядеть и себя. Вид у меня был такой, как будто я только что принял участие в Бородинском сражении. Левый рукав куртки был располосован. На груди, животе и правой ноге расползались кровавые пятна. Еще три отверстия чувствовались на спине. По обычным меркам я уже полчаса должен был валяться в сугробе и подыхать. Но я был оборотнем.

— Я сейчас, подожди минутку, — мой спаситель критически оглядел меня и исчез за входной дверью, а я, не в силах стоять, опустился на стул. Парень, действительно, скоро появился. Он притащил ведро теплой воды и поставил его предо мной.

— Отвернись, — попросил я, и он понимающе сел спиной ко мне. А я принялся вытаскивать застрявшие пули.

Ничего мучительнее этой процедуры я до сих пор не испытывал. Каждое прикосновение к ранам причиняло жгучую боль. Раздвигая живое, трепещущее мясо пальцами, я, стиснув зубы, продвигался внутрь, с трудом нащупывая твердые инородные куски. Это было не столько больно, сколько противно, но совершенно необходимо. Вытащив обе пули из ноги, я минуты три отдыхал, скрипя зубами, а затем принялся за спину. Вот где начались трудности. Выгнув руку неестественным образом, я извлек третью пулю, испытывая при этом неимоверные страдания. Мне оставалось только благодарить судьбу за то, что остальные две пули, попавшие в спину, прошли навылет. Закончив с этой неприятной процедурой, я промыл раны и деликатно кашлянул, намека, что уже можно поворачиваться ко мне лицом.

Он развернулся, и мы молча смотрели друг на друга, не зная с чего начать разговор.

— Зачем меня спас? — решил я сразу пойти с места в карьер, так как не привык, чтобы кто-нибудь принимал такое деятельное участие в моей судьбе.

— Просто меня один раз вот также гоняли по гаражам, — ответил он и с грустью добавил, — только поймали.

— Расскажи, — попросил я, так как сам не в силах был что-нибудь пояснить, а сидеть в молчании было невыносимо: жизнь в общаге приучила меня к бесконечным разговорам.

Парень кивнул и начал:

— Когда родители разошлись, нашу двухкомнатку разменяли на комнату в пригороде и этот дом. Отец с новой женой туда укатил, а нам с матерью эта вот развалюха досталась. Но не это оказалось плохо. Ребята слишком крутые, чужих здесь не любят. И как только я появился, стали меня гонять, а гоняют они жестоко. Один раз форменную облаву устроили. Загнали меня в эти гаражи и большой кодлой ловить стали. Как кто-нибудь на меня напорется, сразу камнями закидывает. А потом окружили и стали запинывать. Думал не выживу. Да ничего, часок отлежался в грязи, встал кое-как и сюда, в сарайчик, чтобы мать не увидела. Потом уж наврал ей, что по стройке лазил, да сорвался. Худо мне было, не знал что делать.

— А сейчас как? — поинтересовался я.

— Сейчас все в норме. Я понял, что мне надо выжить, любым способом, но выжить.

— И что? — спросил я, с трудом ворочая языком от усталости.

— Штуку интересную придумал. Ведь эта компаха здесь не основная. Здесь всех в руках держат фашисты.

— Кто? — не понял я.

— Фашисты! Ну в кожаных куртках ходят, со свастикой, с крестами, некоторые еще бреются налысо.

Я кивнул, хотя видеть таких пацанов мне пока не доводилось.

— Купил значок на толкучке за стольник, — парень достал потертую кожаную куртку коричневого цвета, на отворот которой был прикручен значок: черная свастика на белом фоне, а вокруг красный с рельефными зубчиками ободок, и продолжил, — стричься я не стал, а значок нацепил и вышел. Гляжу, идут. Я навстречу. Взглянули, увидели значок, расступились и больше никаких проблем. Так, с осени, и ношу его не снимая.

— И что, никто и слова не скажет? — удивился я.

— Да кто сейчас вообще на других внимание обращает! А кто заметит, пошипит только и все. Боятся! Не меня, конечно, а тех, — парень кивнул куда-то в сторону, — фашистов. А я теперь спокойно живу. Мотоцикл вот купил поломанный, да ничего, починю. Ездить будет.

— Неплохо придумал, — согласился я.

Парень еще раз сбегал в дом и принес котелок с жареной картошкой и бинты. Я моментально проглотил картошку, а от бинтов отказался — раны уже сами перестали кровоточить. После сытного ужина в тепле у меня уже слипались глаза. Мой спаситель заметил это и не стал меня ни о чем спрашивать, а кивнул на диван и предложил мне располагаться на нем. Сам он положил на ящик овчинный полушубок, лег на него и завернулся непостижимым образом так, что укрыл и голову, и ноги. На мою долю досталось темно-синее старое одеяло. Я вырубил свет и лег на диван.

Парень уснул мгновенно, а я лежал в темноте, уставившись в потолок. В углу мерцала розовым светом спираль камина. Раны зудели, но я знал, что к утру от них останутся только красноватые следы.

И мне вдруг подумалось, что парень имел полное право носить свастику на куртке. Ведь изначально в древнеиндийских иероглифах она означала добрый символ, кажется, знак счастья и благополучия. Пусть потом ее извратили, использовали люди, погубившие миллионы жизней. Пусть она стала символом зла. Но если теперь, уже в наши дни она спасла жизнь хотя бы одному-единственному человеку, значит она имела право на существование.

Глаза мои сомкнулись, и я провалился в ослепительно яркий сон.

Федя, нервно подергивая порванной щекой, в сотый раз обводил пристальным взглядом окружающую местность. Пацан не мог далеко уйти. Его темный силуэт еще две минуты назад маячил на фоне снега и вдруг исчез.