Ричард Маккенна - «Если», 1994 № 10

Что касается Юрия Трифонова, то «Студенты» и «Дом на набережной» были написаны как бы совершенно разными людьми, отличающимися не только возрастом, но и жизненным опытом. Говорят, даже в физиологическом плане человек полностью обновляется раз в семь лет. Мне трудно вспомнить, какими мы были во времена «Далекой радуги». Более того, мне не интересен Б. Стругацкий «образца 1960 года». Он упрощенно представлял себе действительность, и его аналог — это современный 15-летний школьник. Я готов увидеть в нем хорошие задатки, оценить природную любознательность. Но и только.

— Вы как-то видели перспективу своих миров или они развивались помимо вашей воли?

— Нас всегда занимал вопрос, как может развиваться общество «Полудня». Да, социальные проблемы будут решены. Наука и техника смогут удовлетворить почти все потребности. Человечество станет чище, образованнее, но не умнее и не честнее. Мир будет лучше, стабильнее, безопаснее, но что заставит человека действовать дальше — шевелить лапками? Какая потребность или необходимость? Установка на творческий труд неверна. Это не для хомо сапиенса, либо он должен превратиться в другой вид, который живет по совершенно иным законам. «Полдень» поэтому постоянно «достраивался».

В августе 1968 года мы ясно осознали, что такой мир недостижим. Уже с середины 60-х нами владели сверхзадачи иного плана. Происходившее с нами и нашей страной стало самым главным, хотя, по образному выражению Лема, одеваться оно могло в какие угодно галактические одежды. «Жуком в муравейнике» мы пытались доказать теорему: если в стране существует тайная полиция — неизбежно будут умирать невинные люди. Даже если работать в этом ведомстве будут самые достойные и нравственные сотрудники. Человек, который, переходя улицу, смотрит сначала направо, а затем, дойдя до середины, налево, в городе с достаточно сильным движением долго не проживет. Есть структуры политические, социальные, экономические, самим фактом своего существования вызывающие определенные последствия. Здесь не помогут ни честность, ни доброта, ни ум…

— Виктор Банев из «Гадких лебедей» — это действительно Владимир Высоцкий? И вообще, все ли ваши герои имели реальных прототипов?

— Большинство — да, кроме как раз Банева. В его лице мы имели в виду многих бардов сразу — Высоцкого, Кима, Визбора, Окуджаву, Галича, и никого конкретно. Хотя почему-то узнают в Баневе только Высоцкого. Мы брали черточки совершенно конкретных людей: и для Привалова, и для Ойры-Ойры. Почти во всех наших персонажах так или иначе «проявлены» реальные личности. Но это нужно было скорее для затравки. Изя Кацман из «Града обреченного» тоже имеет прототип. Но никакого глубокого смысла в этом нет. Просто Аркаша предложил: «Давай писать Изю под него…» Если взять «Хромую судьбу», то прототип главного героя — Аркадий Натанович, а в «Граде» и «За миллиард лет до конца света» — Борис Натанович.

— Борис Натанович, некоторые ваши произведения — «Сказка о тройке», «Обитаемый остров» считались откровенно антисоветскими. Аналогии были просто прямыми. Ставили ли вы перед собой задачу сделать их именно такими?

— Когда мы писали «Сказку», то уже находились в оппозиции к начальству, но не к системе. Оставалась надежда, что она еще способна к саморазвитию. Ведь сумела же преодолеть культ личности! Писалась «Сказка» трудно, желчью и кровью. Но в конце концов ее запретили просто потому, что никто не хотел отменять решение Иркутского обкома КПСС о журнале «Ангара», где повесть признали идеологически вредной.

А вот «Обитаемый остров» был задуман как безобидный боевик о приключениях комсомольца XXII века. Но куда денешься от реальной действительности! Ни над одним нашим романом цензура так не измывалась. Цензоры, разумеется, видели роман о похождениях комсомольца, что было неплохо, с их точки зрения, но при этом они постоянно натыкались на дурно пахнущие реалии реального социализма. Не будь роман фантастическим, его бы просто запретили. В результате в «Обитаемом острове» было сделано более 500 подцензурных исправлений.

— Ваше последнее совместное с Аркадием Натановичем произведение «Жиды города Питера» представляло собой прогноз?

— Ничего подобного. Мы рассматривали проблему, что произойдет, если… Вот и все. Было совершенно ясно: попытка контрреволюции неизбежна. Какой-нибудь переворот обязательно произойдет. В этой пьесе мы попытались представить, как поведут себя представители различных поколений, анализировали психологию обывателя, брошенного в путч. И хотя не угадали детали, мне думается, уловили главное: молодежь совершенно не испугалась. Ни танков, ни тайной полиции. Оказалось: чтобы все вернуть назад, надо снова осуществить огромную кровавую работу, которая была проделана «чрезвычайкой» в период с 1917-го по 1925-й. Нужно опять сажать и расстреливать без суда и следствия сотни тысяч людей. Новое поколение не боится — вот что важно. Мы-то все пуганые, мы люди с переломанным хребтом. А вот эти — новые, молодые, незнакомые, очень часто несимпатичные, совсем не радующие глаз, — обладают одним важным достоинством. У них нет страха.

— Борис Натанович, какой вы видите дальнейшую судьбу своих миров?

— Развиваться они уже не будут, а останутся такими, какими получились. Автора А. и Б. СТРУГАЦКИЙ больше не существует. А если Б. Стругацкий и опубликует когда-нибудь что-нибудь, то только под псевдонимом…

Есть бытие, но именем каким

Его назвать? Ни сон оно, ни бденье;

Меж них оно, и в человеке им

С безумием граничит разуменье.

Он в полноте понятья своего,

А между тем, как волны на него,

Одни других мятежней, своенравней,

Видения бегут со всех сторон:

Как будто бы своей отчизне давней,

Стихийному смятенью отдан он;

Но иногда, мечтой воспламененный,

Он видит свет, другим

не откровенный.

Что такое космос? Как на самом деле выглядят звезды? На это нелегко ответить. — Капитан Джонатан Борк обвел взглядом серьезные напряженные лица, ждущие его слов, и опустил глаза на свои руки, опаленные космическим загаром. — Иной раз ты словно падаешь в бездонную яму, протянувшуюся на миллионы и миллиарды миль, а бывает, что ты чувствуешь себя мошкой, затерявшейся в сверкающей паутине вечности, беспомощным обнаженным существом под безжалостным светом звезд. И звезды там совсем другие: они не мерцают, как вы привыкли видеть; это точки, откуда льется пронзительный свет.