Александр Студитский - Разум Вселенной

Панфилов замолчал. Брандт сидел насупясь, не поднимая глаз.

— Извините, — добавил Панфилов, — если я огорчил вас своим выступлением. Но я был предельно откровенен.

Он сошел с трибуны и направился к своему месту. Декан объявил перерыв.

Вернувшись вечером домой, Юрий нашел на столе письмо: и сейчас же по непривычно удлиненной форме конверта из плотной белой бумаги, с зеленой и оранжевой марками, по тонкому, уверенному почерку догадался, что оно от Зои.

Он взял письмо в руки, чувствуя, как от радостного волнения сжалось сердце, и не торопясь, жалея каждую минуту этого чудесного чувства, вскрыл конверт.

Весь сентябрь, который прошел у Зои в подготовке к отъезду, они встречались редко. Провожала ее и Андрея вместе со студентами кафедры космической биологии целая толпа родных и знакомых. Из Ярославля приехала ее мать. Но за день до отъезда Зоя зашла в комнату дипломников проститься, и Юрий проводил ее до троллейбуса.

Ему не удалось сказать ничего. Они шли по дорожке вдоль центральной аллеи. Был холодный, сырой, пасмурный день. С желтеющих лип летели мокрые листья. Зоино лицо зарумянилось от ветра и казалось тревожно взволнованным. Но Юрий молчал, хотя и понимал, что это последняя возможность побыть с Зоей наедине. Он выдавливал из себя незначительные фразы, даже пытался острить. Зоя молчала. И только, протянув ему руку, когда подходил троллейбус, она улыбнулась и сказала:

— Я буду тебя помнить. Обязательно напиши. Я тебе сразу отвечу.

И вот теперь ее письмо лежит перед ним.

«Здравствуй, Юра, — писала она. — Спасибо за письма. Мы живем дружно, но очень скучаем по дому, и каждое письмо для нас большая радость. Вот уже два месяца мы в Америке. Впечатление огромное, и чем сильнее оно, тем теплее воспоминание о Родине и ярче постоянная мысль о том, что здесь мы только гости, а на той стороне планеты наш дом, наши родные, наши близкие, которые ждут нас и любят.

Мы в Калифорнии. Начало декабря. В Москве, на Ленинских горах, снег, лыжи, трамплин, катки, мороз. А здесь — вечное лето. Тепло, как тогда в Сочи (какое чудесное было время!). Город-великан на берегу Великого океана. Все в Сан-Франциско заставляет вспоминать Джека Лондона, Драйзера, Синклера. Окленд — новая часть города, раскинувшаяся на восточном берегу бухты Сан-Франциско. Через бухту — гигантский висячий мост, похожий на наш Крымский мост у Парка культуры и отдыха, только гораздо больше. Дальше от Окленда с севера — пригород Беркли, где находится Калифорнийский университет.

Красивые здания, много зелени. Общежития для студентов не хуже, чем в Московском университете. Основная масса студентов — физики. Медицинский факультет крошечный. Но работы в области радиобиологии и радиомедицины поставлены здесь образцово. Огромные виварии, источники всевозможных излучений для воздействия на животных. Не покидает постоянное ощущение, что здесь изучают могучую силу, которая с одной стороны — новый источник энергии, облегчающий труд человека, с другой стороны — потенциальное фантастическое оружие, угрожающее существованию самого человека на Земле.

К нам относятся хорошо. Студенты приветливы, всегда хорошо настроены, веселы, энергичны. Очевидно, среди них есть разные люди. Но разобраться трудно. Газет масса, огромные, по десять-двенадцать страниц, точно небрежно оформленные журналы. Студенты читают их с конца — с отдела спортивных новостей, голливудских сплетен с портретами кинозвезд, уголовной хроники и редко доходят до середины, где помещаются политические известия. А читать стоит. Все эти дни с первых полос не прекращается обсуждение известия о Пицундском космическом корабле. Среди них — самые фантастические, вплоть до того, что в нем обнаружены пассажиры. Но еще большую сенсацию вызвало сообщение о возвращении советского космического корабля после облета вокруг Луны. Когда мы приехали, это сообщение было еще в центре внимания. Много пишут о подготовке к запуску новых американских космических кораблей. Готовится будто бы запуск ракеты на Марс. Еще больше сообщений о подготовке новых испытаний атомного оружия. В общем тревожно. Но все же я не жалею, что поехала. Нужно с полной отчетливостью представлять себе масштабы человеческой деятельности в эпоху атомной энергии как в созидательном, так и в разрушительном плане, чтобы понять значение той специальности, которую мы для себя выбрали, и перспективы ее развития.

Все ребята здоровы и много работают. Андрей Цветков занимается с завидным усердием. Никаких прогулок и экскурсий. Либо лаборатория, либо библиотека. Не думаю, чтобы это было полезно. Он стал нервным и раздражительным. Впрочем, узнав, что пишу тебе, он просил меня передать, чтобы ждали письма от него.

Кончаю письмо. Мне очень жаль, что я не смогла написать всего, что хотела. Крепко жму твою руку. Сердечный привет товарищам по кафедре — Майе, Ярославу и всем остальным».

Юрию не работалось. Тема его дипломной работы теперь казалась ему банальной, неинтересной. Каждые две недели он добросовестно счищал роговичный покров с глаз крыс, подвергшихся поражению космическими лучами, и наблюдал за ходом регенерации. Да, восстановительные силы животных были подавлены. Зарастание повреждения шло очень медленно. Клетки делились редко и неравномерно. В картине распределения ДНК при делениях клеток обнаруживались ненормальности. Словом, все шло так, как требовала теория генетической информации. Космические лучи повредили ее главный субстрат — нуклеиновые кислоты. Отсюда подавление синтеза белка, роста и размножения клеток. Казалось, все укладывалось в схему Брандта.

Да, из полученного результата вытекало, что против космического поражения организм бессилен. Так же как против любого другого вида ионизирующего излучения. И науке ничего не остается, кроме того, чтобы регистрировать неотвратимость последствий лучевой травмы и признавать свою беспомощность в борьбе с ними.

Из книги Панфилова и его выступлений Юрий вынес твердую уверенность в том, что на кафедре морфобиохимии вся космическая проблема разрабатывается на совершенно иной основе.

На чем покоится глубокая убежденность Панфилова и его сотрудников в своей правоте? Конечно, прежде всего на результатах экспериментов с действием космических лучей на витрифицированный белок. Это нетрудно было понять из книги «Происхождение организмов», которую Юрий продолжал изучать. Но после заседания, на котором он впервые увидел открытое столкновение двух научных концепций, ему стало понятно, что уверенность Панфилова в своей правоте вытекает также и из более глубокого знания субстрата жизни — белка и его тончайшей организации, обеспечивающей жизненные процессы. Вот почему Панфилов так относился к концепции Брандта. Он изучал химию жизни как биолог, Брандт — как химик.