Александр Студитский - Разум Вселенной

— Да, крыс и кроликов. Полулетальной дозой. Половина животных выживала. Первоначально я делал это совсем с другой целью — чтобы посмотреть рост лейкемических клеток при перевивке. Пересаженные клетки заполняют всю кровь и кроветворные органы в течение семи дней. А потом начинается их гибель. Через три дня все они исчезают и заменяются нормальными клетками животных. Вот тогда я и попробовал испытать сыворотку от этих животных. И видишь, что получилось...

— Вижу, — сказал Юрий. Какая-то еще неясная ему самому мысль зашевелилась в сознании. — Значит, лечебное действие сыворотки начинает проявляться на восьмой день?

— Да, на восьмой день... Когда начинается гибель пересаженных клеток...

— Почему же это не иммунитет? Ведь собственные иммуногенные клетки животных уже начинают восстанавливаться.

— Я сам так думал, — заметил Ярослав. — А потом попробовал контроль — сыворотку крови кроликов без всяких перевивок — на восьмой день после рентгенизации.

— И что же?

— А то, что ты видел, — я показывал тебе лечебное действие сыворотки крови, взятой через семь дней после рентгенизации, без всяких перевивок. Очевидно, действуют какие-то радиотоксины.

Догадка сверкнула, как вспышка молнии.

— Так ведь это то же самое, что и у нас! — воскликнул Юрий. — Чудак, как же ты не догадался! Какие там радиотоксины! Это защитные вещества, вырабатываемые регенерирующей после радиации кроветворной тканью, вот что это такое!..

— Черт возьми! — прервал его Ярослав. — А пожалуй, ты прав... Погоди... Да, конечно... Первые пять-шесть дней после рентгенизации животных никакого защитного действия сыворотка не проявляет. На седьмой день — уже некоторый эффект. А на восьмой... Да, да, в самый разгар регенерации кроветворной ткани... Значит, — произнес он разочарованно, — я имел дело с эффектом Панфилова.

— Какое это имеет значение! — возразил с горячностью Юрий. — Эффект Костромина, эффект Панфилова, разве в этом дело? Ты пойми, у нас в руках новое подтверждение идеи, за которую мы бьемся. И какое подтверждение! Ты понимаешь сам, что будет значить решение проблемы лейкемии для всего населения Земли?

— Не только Земли, милый мой, — сказал повеселевший Ярослав, сверкая глазами. — Прошу не забывать, на каком объекте сделана эта работа.

Он взмахнул рукой по направлению к занавешенному шторой окну.

— Мы с вами, гибнущие братья! — патетически продекламировал он.

Ярослав не изменял себе ни при каких обстоятельствах.

Юрий проснулся от ярких лучей утреннего майского солнца, брызнувших сквозь стекло в его комнату. И сейчас же услышал стук в дверь. Стучали громко, настойчиво, нетерпеливо.

Юрий вскочил и в трусах, босиком подбежал к двери.

— Кто там? — спросил он с раздражением.

— Это я, открывай, — услышал он голос Ярослава и по его тону понял, что что-то случилось.

— Андрей умер, — сказал Ярослав, входя в комнату.

— Как умер? — переспросил Юрий, чувствуя, как сразу похолодела спина и ослабели ноги.

— Умер. Два часа тому назад, — ответил Ярослав, нахмурясь. Губы его дрожали.

— Но ведь ему стало лучше, — растерянно пробормотал Юрий.

— Да, после третьей рентгенизации он чувствовал себя неплохо. Все эти дни число лейкоцитов не превышало пятидесяти тысяч.

— И что же случилось?

— Вчера попробовали применить метод Брандта. По распоряжению академика Свиридова ему пустили кровь. Восемьсот кубиков.

— Чудовищная доза, — прошептал Юрий.

— Потом ввели физиологический раствор с глюкозой и аскорбиновой кислотой, чтобы возместить кровопотерю и стимулировать кроветворение. И потом ввели в кровь раствор ДНК, полученной из нормальной кроветворной ткани. Словом, точно по тому способу, который был применен для лечения обезьян в Сухуми. Однако после кровопускания у него наступила сильная слабость, от которой он не оправился ни после вливания физиологического раствора, ни после введения ДНК. Рано утром он умер. Я только что из больницы. Мне все рассказала дежурная сестра.

— Как же теперь? — спросил машинально Юрий, опускаясь на кровать.

— Все. Андрея нет. Вот тебе и ПЛФ. Опоздали! Этого я себе никогда не прощу.

— А что ты мог сделать?

— Выписать его из больницы и в домашних условиях ввести ему наш препарат! — с яростью ответил Ярослав.

— И угодить в тюрьму?

— Куда угодно.

— Брось говорить глупости. Подумать только, еще позавчера мы с ним говорили и радовались, что он выздоравливает.

— Нет, я этого так не оставлю, — сказал Ярослав и заходил по комнате. — Я обращусь с жалобой...

— С какой жалобой? На кого? И для чего? Андрею это уже не поможет. А если говорить о нашем препарате, так ведь мы тоже собирались его испытывать на Андрее. И кто знает, удалось бы нам его спасти после этих воздействий или нет. Рентгенизация — вещь коварная.

— Не надо было ее применять, — запальчиво возразил Ярослав.

— Кто знает, что надо и чего не надо при этой болезни? Пока что ни один человек от нее не выздоровел. Да что толку спорить. Андрея нет! И ничего уже сделать нельзя.

Юрий сидел на кровати, хмуро глядя на расхаживающего по комнате Ярослава.

— Одного я не пойму, — сказал он наконец, — как решились Брандт и Штейн на эти испытания, зная, чем они рискуют в случае неудачи.

— А ты ничего не знаешь? — презрительно фыркнул Ярослав.

— Чего именно?

— Ни Брандт, ни Штейн формально никакого участия в испытаниях не принимали. И Свиридов их осуществил на свой риск и страх, не имея их согласия.

— Как так?

— А ты разве не помнишь? Я же тебе говорил, что Брандт выступал на ученом совете Института космической медицины и говорил, что клинические испытания еще преждевременны и необходима дальнейшая проверка метода на животных. Только по настоянию академика Свиридова совет вынес решение об испытании метода в клинике. Брандт и Штейн имеют все основания заявить, что они ничего не знали об этих испытаниях, тем более что они оба отсутствуют.

— Да?

— Да, они в командировке в Чехословакии.

— И ты думаешь, что они действительно не знали об этих испытаниях?

— Не знаю, но думаю, что если бы испытания прошли успешно, они бы этого не сказали.

— Нехорошо. А впрочем, не все ли равно! Разве это что-нибудь меняет? — Юрий махнул рукой, им овладела глубокая тоска.

Он не заметил, как прошел этот день. Потом он вспоминал, что сидел за микроскопом, смотрел мазки крови. Сотрудники приходили и уходили, что-то говорили, о чем-то спрашивали, он машинально отвечал. Похороны Андрея были назначены на следующий день. В пять часов он пошел домой, все в том же тягостном, подавленном состоянии. Он шел пешком, чтобы как-то заполнить тягучее, медленно плетущееся время, но тоска не оставляла его.