Роман Никитин - Пусть люди вымрут!

Закутанное в темный плащ тело дернулось, постояло в недвижимости несколько ударов разрезанного сердца и упало на бок. А спустя некоторое время изо рта самоубийцы повалил омерзительный черный смрад. Буквально за пару минут он покрыл все вокруг непроницаемой пеленой — густой, вязкой, прочти осязаемой.

Когда упорный южный ветер разогнал черную завесу, на месте смерти молодой женщины не осталось ничего, кроме старого-старого, полуразвалившегося лошадиного костяка. Любой прохожий подумал бы: «наверное, еще лет сто назад здесь издох чей-то конь. Эка невидаль».

− Санду, а без этого никак? − укоризненно спросил Богдан, перетряхивая золотишко из расфуфыренного аристократического кошеля в свой собственный, куда менее приметный.

Напарник помотал головой. Уж коли знатный домнул захотел помахать шпагой — пусть и не жалуется. Ишь чего выдумал — маску срывать!

В профессии дорожного налетчика многое зависит и от удачи, конечно, но больше — от того, сколько людей тебя видело. Брашов — град маленький, все жители, почитай, наперечет. Оттого Санду и не допускал чтобы кто-то из жертв банды оставался в живых, зная (или хотя бы подозревая), кто ограбил.

Эта парочка сама напросилась. Ну сидели бы себе в коляске — и ничего бы не было. Как прилетела пара грабителей, так и улетела. Всего-то урона — два кошеля с золотом, да украшения с дамы. Ну лишилась побрякушек, и что? Женщина очень даже правильно решила, что не в камешках да злате счастье, и отделалась ударом шпаги плашмя. Даже красоте урона нет. Да и телу тоже.

Санду хихикнул. Велик был соблазн выпустить накопившийся пар с этой крошкой, пока она без сознания, да только времени уж совсем нету, скоро светает. Ну и ладно — девок и без этой ляльки много на свете. А уж с добычей-то нынешней и вовсе проходу от них не станет!

А парня не жаль. Если так глуп, что супротив арбалета со шпажонкой полез — то и не годился он этой барышне ни в каком качестве. А значит, пусть лежит, проткнутой каленым болтом в самое сердце. И пусть спасибо скажет, что быстро и насмерть. Пусть благодарит Санду, что тот не промахивается.

− Что это с ним?

Богдан затянул кошель и подвесил на пояс. Пальцем ткнул в сторону убитого парня, и палец этот дрожал крупной дрожью.

Санду повернулся и обомлел.

Изо рта убитого валом валил черный, густой дым, который ни при каком пожаре не увидишь. Там, где касался земли, та сразу же покрывалась изморосью, а трава желтела и рассыпалась в труху. С хрустом заледенела небольшая лужица пролитой крови. А дым все прибывал. Вот он уже скрыл под собой фигуру убитого, коснулся двери коляски. Крепкое мореное дерево потрескалось, а потом и вовсе раскрошилось. Дым добрался до кованых колесных осей — и те моментально покрылись ржой, как будто сто лет в морской глубине отмокали.

− П-пошли отсюда, − забормотал подельник, отступая назад. Споткнулся о камень, упал навзничь, взвизгнул что порося — и бросился бежать прочь. Санду тоже сдал назад, но не обернулся, не побежал, а просто медленно отходил от чуда чудного.

Господи, кого же они убили? Упаси боже милостивый, да прости ты прегрешения земные…

Дым сгустился еще сильнее, хотя казалось, что это невозможно. Вытянулся столбом вверх, закружился в вихре, вертясь все быстрее и быстрее. Постепенно внутри стали проступать очертания человеческой фигуры, все четче и четче. И как только в них начала узнаваться женская фигура на корточках, дым словно по команде остановился. Фигура встала на ноги, открыла рот — и все черные клубы без остатка втянулись в зев страшной женщины. Невысокая, с бледной, почти белой кожей, одетая в просторный серый плащ.

Сама Смерть.

Санду еще мгновение сопротивлялся обмороку, но лишь Смерть ступила к нему на шаг — послушно грохнулся на землю.

Женщина подошла поближе, оценила фигуру бандита и осталась недовольна. Пнула тело ногой и двинулась обратно к коляске. Спустя минуту раздался испуганный храп лошади, потом воздух вспорола острая сталь — и жизненная сила румынской полукровки оросила вымороженную землю. Фигура в плаще жадно присосалась к дымящему потоку, насыщая свое тело потерянной в переходе силой.

А бандит по имени Санду так и не узнал, что Смерть не забрала его лишь потому, что был он ростом мал, да фигурой хлипок. Не было в нем сколько нужно крови — вот и весь сказ.

Если со стороны Валахии горный хребет начинался постепенно, с предгорий и холмов, то Трансильванию он окружал чуть ли не отвесной стеной. Из-за крутизны спуск с проклятого высокогорья Фэгэраш затянулся, и в тепло низины команда Флавия добралась уже под вечер, когда дарующее это тепло солнце почти закатилось за верхушки западных гор.

Они вышли в живописную долину — сплошь из поросших лесами холмов. Тут и там, насколько хватало глаз, мелькали маленькие речушки, прихотливо извивающие свои тела и берущие начало в снеговых шапках высокогорья. А вот жилья на холмах не было. Брашов стоял дальше в долину, прилично правее от места, где команда Флавия спустилась с гор. Сейчас же перед ними, насколько можно было видеть, расстилалась долина. Сначала она шла более-менее прямо, а потом расходилась в двух направлениях. Левее — дорога к главному перевалу, правее — выход на более-менее ровную землю, далее к городам Бран и Брашов.

− Предлагаю привал, − сказал Флавий, оглядывая своих спутников.

Вампир натерпелся от дневного света, и весь спуск сквозь зубы ругал безоблачную погоду. От силы и ловкости на свету не осталось и следа, и сложные участки спуска он преодолевал последним, уступая даже измотанной Гизе. Флавию дневное светило тоже добавляло хлопот, но оно хотя бы согревало, и в полумеханическое тело вернулась былая легкость. Ребро, воздушная камера и сердечный насос уже почти залатались, и теперь Флавий мог дышать в полную грудь и двигаться в полную силу.

Ну а Гиза держалась на ногах из последних сил. Собственно, из-за нее Флавий и затрубил привал. Было видно, что гордость не позволяет арабеске затребовать пощады, но еще час-другой пешего перехода — и девушка просто рухнет на камни.

Ни вампир, ни арабеска, против привала не возражали. Мариус нашел уютное местечко под раскидистым деревом, Флавий распаковал походный инвентарь и принялся готовить немудреный обед из консервов, которых они набрали с собой в дорогу. Кое-чем они перекусили ночью, но это были жалкие крохи.

Гиза свернула свой плащ, положила на траву под деревом и прилегла, свернувшись в клубок, ну прям домашняя кошка.

− Никто не возражает, если я немного…

− Никто, − оборвал Флавий. − Спи. Я разбужу, когда еда сготовится.

− Я действительно немного…

Уснула девушка еще до того, как ее последнее слово долетело до товарищей. Флавий достал из сумки свой походный плащ и набросил на арабеску. Она измотана донельзя, ослаблена и истощена. Еще не хватало чтоб застыла по ночной прохладе.