Артур Кларк - Мир-Земле (сборник)

— Из-за Скадара или Шатт-эль-араба? — Рассуждения министра казались мне странными, ведь я был далек от политики.

— Речь идет о государственных интересах, — многозначительно произнес министр.

Перед моим мысленным взором возникла картина: миллионы солдат корчатся в судорогах. И я содрогнулся.

— Хотите воевать — ваше дело. Оружие у вас есть. — (Министр явился при полном параде, разукрашенный золотом и серебром, на поясе у него висела короткая шпага.) — Этнакронит все равно для вас непригоден — им с одинаковым успехом отравятся и солдаты, и мирные жители.

— На нынешней войне не будет разницы между военными и гражданскими лицами, — сказал министр. — Я понимаю ваше негодование, уважаемый, все мы гуманисты. Но прогресс остановить нельзя. А воевать мы станем любым оружием — и дальнобойными пушками, и самолетами, и ядовитыми газами. Если кто-то другой откроет этнакронит, он предоставит его для нужд армии. Вы что, хотите выиграть время упорным нежеланием выдать нам препарат? Да вас сочтут предателем, а неприятель вас же потом и отравит вашим собственным изобретением. Вам предоставляется другая возможность — стать богатым и почитаемым человеком. Институт ваш прославится на весь мир, вы добьетесь всеобщего признания. Считайте, что вам повезло: в лотерее науки вы вытянули счастливый билет. Никакой ответственности на вас не ляжет — если кто-то выигрывает миллион, с него никто не спросит, ведь завтра может выиграть другой.

Министрам выставил вон, как и двух чиновников, что приходили до него. Он уехал в карете в сопровождении лакеев. А я пытался разобраться в происходящем. Сначала мне казалось, что министр просто сумасшедший. Потом я попросил принести газеты. Несколько лет я к ним не притрагивался, теперь же целую неделю занимался только их просмотром. Получилось, что, пока мы пытались познать законы природы, найти новые лекарства, облегчить участь больных, часть человечества просто обезумела. Грей, Пуанкаре, Сазонов, Вилем, Гетцендорф, Хоеш — газеты пестрели именами этих господ.

А через три дня раздались выстрелы в Сараево. "Черная рука" убила своего врага — австрийского престолонаследника. Австрия предъявила ультиматум. Был издан приказ о запрещении антиавстрийской пропаганды, роспуске антиавстрийских организаций, увольнении служащих, офицеров, преподавателей, замеченных в антиавстрийской деятельности. Все дела решало австрийское правительство, оно намеревалось участвовать в наказании виновников сараевского покушения и требовало смерти полковника Драгутина Дмитриевича, скрывавшегося под именем Апис. Война началась.

И тут стали распространяться слухи обо мне. Официальных публикаций не было, но все вдруг заговорили о том, что я-де отказываюсь передать армии важное научное изобретение. Студенты освистывали меня на лекциях, коллеги вычеркнули мое имя из редакционного совета научного журнала, а брел предложил Маху место профессора, которое будто бы скоро освободится.

Тем временем в войну вступили Россия, Германия, Франция и Англия. На вокзалах перед отправкой на фронт собирались полки. Среди них особенно выделялся драгунский эскадрон. У драгун были блестящие шлемы, белые плащи с пронзительно красными отворотами и сверкающие палаши — очевидно, для того чтобы неприятельским пулеметчикам было легче целиться. Нашим вояжам казалось, что в таком одеянии лучше воевать. Через два месяца никого из них не осталось в живых.

Драгунский эскадрон слыл гордостью нашего города. Мне же он принес только горе, разрушил семью — жена убежала с капитаном Имре Ковачем в Шальготарьян. С тех пор я не люблю военных, особенно драгун. Оставшись один, я перебрался в свой рабочий кабинет в подвале, там дневал и ночевал и ел только то, что изредка приносила прислуга, я неприхотлив. Лишь в воскресные дни и праздники или когда уж очень болели глаза и не было сил читать, я заходил к доктору Маху и играл с его детьми. Мах оставался моим единственным другом, не принявшим предложение Орела и не предавшим меня. Я продолжал работать, хотя до гистологии в эти дни никому не было дела. Время от времени приходили угрожающие письма, в которых меня поливали грязью, но происходящие события оттесняли все это на второй план. Русский фронт и продвижение немецких войск-вот что было главным. Когда объявили дополнительную мобилизацию, моего ассистента призвали одним из первых. Наверняка это сделал брел из мести. Мах попал в саперные войска. Я провожал его на фронт. На вокзале шестилетний сынишка доктора спросил меня:

— А правда, если бы у нас был этот газ, папа через неделю вернулся бы домой?

Вероятно, дома они частенько говорили об этом и под конец осудили мое решение. На проводах жена Маха упала в обморок. Женщины кругом плакали в причитали, рвали на себе волосы — совсем как в античной трагедии. Служащие вокзала к этому привыкли, и в специальном помещении их отхаживали водой. Столько слез и горя мне никогда не приходилось видеть. По перрону прохаживался офицер. Поравнявшись со мной, он пренебрежительно оглядел меня — это был Имре Ковач, теперь уже в звании майора. Наконец-то он дождался повышения и получил назначение в наш город.

— Nieder mit den Serben! [30] Долой сербов! ( нем. ) — кричал он вместе с другими офицерами и размахивал саблей.

Порой все происходящее казалось кошмарным сном, глупым фарсом, стоит только проснуться — и спектакль окончится. Но не смеялся никто, кроме смерти. Через неделю мы получили из Галича известие о гибели доктора Маха. Ко мне явилась его вдова с обвинениями. Отдай я тогда военным свой газ — Мах спокойно работал бы в тылу, твердила она. Выходит, я, который отказался во всем этом участвовать, виновен в смерти своего ассистента. Но ведь это брел послал Маха на фронт, он и никто другой, убил моего любимого ученика и преемника! Тогда-то и родилась у меня эта мысль, и на следующий день я отправился к министру.

— Я готов передать вам "этнакронит Г", но прежде мне необходимо провести еще несколько испытаний.

— Все к вашим услугам, дорогой вы наш патриот.

И министр тут же выделил мне нужную сумму. На эти деньги можно было переоборудовать весь город для нужд гистологии. Но им нужен был только яд. Для охраны объекта мне выделили сотню солдат. Я потребовал, чтобы ими командовал майор Ковач — так он стал моим подчиненным. Одновременно я получил красивую секретаршу и еще одну, которая к тому же могла и работать. Не говорю уже о десятке новых ассистентов (четверо из них служили в контрразведке) и двадцати лаборантках. Все мы теснились в подвале, где работать не представлялось возможным. К тому же по коридорам то и дело топали драгуны, будто в любую минуту ждали нападения неприятеля. Я потребовал новое помещение, срезу три этажа. Предложение переселиться в другое здание отверг и направил ультиматум: требую освободить здание не позднее чем через шесть часов, запретить все оскорбительные публичные высказывания в адрес гистологии (в дальнейшем именовать их антигистологическими), уволить лаборантов, ассистентов, уборщиц, расследовать антигистологическую деятельность всей кафедры и наказать виновных, затруднявших мои исследования и способствовавших смерти моего ассистента. Другими словами — наказать Орела. Я лично намерен принять участие в расследовании.