Стивен Холл - Дневники голодной акулы

Нет.

Не вполне кромешная. Маленький зеленый индикатор детектора задымления, расположенного на потолке, стал моей далекой Полярной звездой. Едва-едва испуская слабый свет, он восстановил из темноты очертания книжного шкафа и журнального столика, а также задней панели опрокинутого телевизора. Я сосредоточился на этом круге и на своем дыхании. После более длительной адаптации даже этой рассеянной пыльцы света будет достаточно, чтобы видеть. А когда я смогу видеть и различу дверь, то сумею справиться со своими онемевшими ногами и бежать.

Что-то яростно и грузно ударилось в дальний конец дивана, все сдвигая в сторону и заставляя крениться тяжелым, выворачивающим нажимом. Я рванулся вправо, глубоко вонзившись пальцами в мягкую обивку подлокотника, стараясь противостоять инерционному моменту, стремившемуся опрокинуть меня за борт, и, с огромным трудом, мне это удалось. Тяжело откачнувшись обратно на свое место, я продолжал одной рукой крепко цепляться за подлокотник, а другую закинул за спинку дивана и, зафиксировав локти и напрягая все мускулы, глубоко и плотно вдавливался в угол. Мыслей не было — мое мышление походило на груду разбитого стекла, а дыхание было таким быстрым, что темнота вокруг начала клубиться. Мне хотелось броситься к стене в надежде удариться о дверь или, по крайней мере, около двери, а потом ее нашарить, но я не мог преодолеть ужаса, сковывавшего мне ноги. Бум! — еще один удар, непосредственно сзади и подо мной, гораздо более сильный, подобный крушению медленно движущегося автомобиля, и задняя сторона дивана рванулась кверху и запрокинулась вперед, из-за чего я, раскинув руки и ноги, полетел в пустоту, а потом ковер и пол навалились на меня.

Понятия, чувства, очертания слов — все это разлетелось в моей голове на части во всплеске ощущений, текстур, схематичных воспоминаний, букв и звуков, брызнувших в стороны при моем приводнении. Я стал погружаться, все глубже и глубже, увлекаемый силой своего падения, и при этом у меня не было ни мысли, ни представления, ни какого-либо воспоминания о кислороде или о дыхании вообще.

Я вынырнул, кашляя и хватая ртом воздух, самую идею воздуха. Смутная физическая память о материальности пола сохранилась, но теперь я покачивался и плыл, пытаясь подавить воду идеей пола, в текучем представлении, в нескончаемо перекатывающихся холодных волнах ассоциаций.

Все вокруг было темным и черным, кроме слабого зеленого мерцания Полярной звезды. Не было больше никаких очертаний, ни книжного шкафа, ни задней стенки опрокинутого телевизора. Был только я, в одиночестве рассекающий воду посреди этой огромной концептуальной формы: концепция выступала в роли окружающей среды, обладающей своими собственными характеристическими глубинами, движущейся, меняющейся и развивающейся во времени и пространстве тем же образом, как это происходит со всеми словами, идеями и представлениями. Нет, нет, нет. Я пытался стряхнуть с себя этот способ существования, заставить идею уйти обратно за материю, принудить свое тело найти и принять жесткую реальность пола, как объективное существование песка, камней и цемента, тяжелых физических атомов вне слов, идей или логических связей, но мой разум находил для этих вещей лишь слова, идеи, знаки и связи, но совершенно ничего прочного, материального, а действовать без указаний разума мое тело не могло. Я снова опустил глаза, пытаясь усилием воли вернуть себя обратно в привычный мир твердых тел. Но даже смутное телесное воспоминание о твердой почве уже развеялось, и ноги мои бились в невещественной жидкой черноте. Ни мира, ни своего разума, ни способа связи между ними, ни того, в чем коренился сдвиг в восприятии, — ничего этого я не контролировал и не мог исправить того, что произошло. Но я должен был убраться прочь. Прочь от невообразимо глубокой черноты у себя под ногами, от твари в телевизоре, от ярости, которая швырнула меня сюда; я должен был убраться, выбраться, и немедленно. Я посмотрел вверх, на Полярную звезду, прикинул по ней, где примерно должна находиться дверь в гостиную, и изо всех сил поплыл в том направлении.

Далеко я не уплыл.

Что-то огромное пронеслось в воде внизу, утягивая меня за собой в миниатюрном водовороте распутывающихся мыслей. Та тварь из белого шума помех. Господи. Я быстрее замолотил ногами, с трудом продвигаясь в жидкости и пытаясь притянуть к себе в сознание осязаемую мысль о суше. Но мне удавалось лишь выбивать брызги да поднимать водяную пыль из фрагментов разума. Затем последовал еще один обратный поток, увлекший меня за собой, нанося удар за ударом; тварь снова прошла подо мной, и неистово вспарывающая воду попутная струя, оставленная ею, ударила меня, закрутила, утащила под поверхность.

Вынырнув к воздуху, я выкашлял: акула! Это слово явилось в перехватывающей дыхание дрожи, а потом я закричал: помогите! Акула! На помощь! И кричал дальше: господи, господи, господи! — бил ногами, молотил руками, молотил и кричал. А потом, невесть как, свалившись откуда-то из-за моей отчаявшейся, рассыпающей искры мысленной цепочки, явилось воспоминание о конверте, присланном Эриком Сандерсоном Первым на случай критических обстоятельств, о «Мантре Райана Митчелла», приколотой к кухонной доске для заметок. Я напрягся, вспоминая текст на тех страницах. Результаты экзаменов? История того, как были окрашены комнаты в доме?

— Голубой с черным, серый с желтым! — Я выкрикивал эти слова, хватаясь за каждое из них как за соломинку, лишенный из-за шока способности соображать. — Голубой с черным, серый с желтым. Голубой с…

Что-то бросилось из глубины кверху, тяжело врезавшись мне в бедро и в бок, выбросив меня из воды в целой туче брызг, и рот у меня раскрылся, словно для вопля, но, поскольку дыхательные пути оказались сокрушены и перекручены, из глотки вырывалось только жалкое шипение. Я стремительно упал обратно в гулком всплеске диссоциативных фрагментов.

А потом…

А потом пошел дождь, хлынул ливень из букв, слов, образов, кусочков событий, лиц, местностей — то лес, то город поздней ночью, — и окружавшее меня море смешивалось и соединялось с неисчислимым множеством всего остального, что в него падало. И я потерялся во всем этом и утонул, растворился, полностью лишаясь разума, мыслей, сознания.

Я открыл глаза. Из-под штор сочился влажный свет — наступило утро, снова возвратив в фокус материальный мир. Как выяснилось, я лежал у книжного шкафа в гостиной. Я кашлянул и, сморщившись, зашипел от боли. Сломанное ребро? Пока я медленно и болезненно приводил себя в скрюченное сидячее положение, случился еще очередной книжный оползень. Телевизор лежал на ковре экраном книзу, во всю длину вытянув свой сетевой шнур, диван был перевернут кверху ножками. Вещи, пусть разбитые и разбросанные, расколотые и раскуроченные, все-таки присутствовали. Осязаемые, материальные вещи. Вещи в доме из кирпичей, стоящем на фундаменте из скальных пород. Безмолвная достоверная материя.