Стивен Холл - Дневники голодной акулы

— Подожги запал! — крикнула девушка. — Он далеко?

Мы налетели еще на одну колдобину, и я сильнее ухватился за ее талию правой рукой.

— Близко — ярдах в сорока.

— Подожги, сосчитай до двух и бросай.

Я заставил себя высвободить правую руку и, чтобы сохранять равновесие, наклонился вперед, вплотную к ней, прежде чем вынуть изо рта сигарету. Плотно стискивая сиденье бедрами, я коснулся запала оранжевым кончиком сигареты. Вдоль запала, разбрасывая искры, побежал красный дымящийся огонек, и я прищурился, держа бомбу сбоку и позади себя, подальше от тела.

— Раз, два.

Я бросил.

Мотоцикл снова подпрыгнул, я взлетел над сиденьем, тут же снова обхватил руками ее талию, как раз вовремя для приземления после мгновенной невесомости.

Не очень далеко у нас за спиной ухнуло: взрыв.

— Могу я вам чем-нибудь помочь?

На служащем, стоявшем за прилавком отдела электротоваров, был темно-серый костюм, черные туфли и ярко-оранжевый галстук. Это заведение выглядело очень дорогим.

Мои джинсы были мокры и заляпаны лепешками грязи. Руки, лицо и промокшую насквозь футболку исполосовывали длинные коричневые следы, оставленные брызгами. Ботинки, полные воды, издавали пронзительные чавкающие звуки.

— Здравствуйте, — сказал я. — Диктофоны у вас в продаже имеются?

Я сидел на краю своей кровати в отеле «Ивы», высвобождая новый диктофон из его картонных, пенопластовых и полистирольных одежек. Был ранний вечер, бледный солнечный свет слегка окрашивался оранжевым, день склонялся к длинным теням, покидая обширные освещенные участки.

Моя мокрая и измазанная грязью одежда грудой лежала возле шкафа. Я напялил на себя шорты и старую тужурку с капюшоном. Армейская куртка девушки висела на спинке стула, ее ботинки притулились снизу, а ноутбук Никто был водружен на сиденье. Душ, запущенный в ванной, издавал сильно сдобренное барабанной дробью шипение, ритм которого очень часто прерывался тишиной и всплесками, свидетельствовавшими о перемещениях девушки под потоком воды.

Отложив коробку в сторону, я вертел диктофон в руках.

До сих пор мое существование было обособленным и тщательно контролируемым, все в нем подробно расписывалось наперед, все подчинялось стараниям сохранить безопасность, попыткам реконструировать события и людей, которых давно не стало, — четыре месяца жизни среди пыльных фактов, старых историй и безмолвной археологии. Но сегодня все изменилось. Окружающее преобразовалось в нечто горячее и текучее, живое и перекраиваемое как реальными событиями, происходящими сейчас, так и руками вероятности, протянутыми в будущее. Сдвиг перспективы был для меня огромен, он означал изменение самой природы времени: оно стало стремительным натиском событий, которые нельзя было замедлить, или пересмотреть, или проиграть повторно, или обдумать как следует позже, — потому что теперь я сам был частью картины, сам был в нее вовлечен.

Этого ли я хотел? И вообще — достаточно ли было во мне силы, чтобы выступать в мире вот так, под прожекторами реального времени?

Вскрыв упаковку с батарейками, я вставил две из них в гнезда с тыльной части диктофона, вдавливая каждую на место наперекор сопротивлению пружин.

Если бы я этого не хотел, то мог бы оставаться дома с поваренными книгами знаменитых кулинаров и телепрограммами, продолжать жить тихой и неприметной жизнью, прячась от теней, движущихся под волнами. Вероятно, людовициан в конце концов нашел бы меня, но остаться какое-то время в безопасности я все-таки мог. Дом, обучение, расшифровка фрагментов — таков был мир, который я знал, целостность, которую я понимал. Я мог бы обойтись лишь этим. Но теперь обстоятельства стали иными. Я сам сделал их иными.

Запуская руку в кожаную сумку мистера Никто, я нашаривал зазубренные куски пластмассы, выуживая один за другим куски раскуроченного диктофона. Нашел наконец основную часть растоптанного корпуса и осторожно извлек из разбитого гнезда крошечную кассету. На одной из ее сторон красовалась белая разветвляющаяся трещина, но никаких других повреждений я не обнаружил. Вставил ее в новый диктофон, нажал на «Воспроизведение», и динамик зашипел знакомой жестяной записью. Я улыбнулся.

— Эй!

Девушка конденсировалась из пара-туманно-облачное видение обратилось в нечто четкое и достоверное. Я протер глаза.

— Прошу прощения, — сказал я. — Задремал.

Она стояла в дверях ванной, одетая в одну из моих футболок и мешковато висевшие на ней брюки с ремнем, завязанным каким-то немыслимым узлом. Ее коротко постриженные черные волосы, насухо вытертые полотенцем, были теперь распушены, спутаны и взъерошены.

— Ничего не говори, — сказала она. — Есть у тебя щетка?

Я кивнул, указывая на полку.

— Меня зовут Скаут, — сообщила она, повернувшись ко мне спиной и с усилием протаскивая щетку сквозь волосы.

— Как раз собирался спросить, — сказал я. — А меня — Эрик.

— Эрик Сандерсон, я знаю.

— Знаешь?

Упершись в кровать локтями, я поднял голову.

— Разумеется, — Она выглядела сбитой с толку. — А ты что думал? Что я оказалась по соседству, потому что погулять вышла?

Я об этом вообще пока не думал. Оставил эту загадку стоять вместе со всеми остальными — огромными и безмолвными, как ряды причудливых каменных голов на острове Пасхи, — потому что надо было спасаться бегством. Теперь я начал понимать, что все вопросы по-прежнему пребывали на месте, ожидая, чтобы я вернулся и разобрался с каждым из них.

— Нет, — сказал я не очень решительно. — Я так не думаю.

Скаут убрала ноутбук Никто со стула, села, еще несколько раз провела щеткой по волосам, потом откинулась на спинку, укрываемую ее просторной курткой. Она была бледной и слишком уж худенькой, ей, наверное, было чуть-чуть за двадцать. Коротко постриженные черные волосы служили потрясающим контрастным фоном для ее белой кожи, а глаза у нее были зеленые-презеленые. А еще у нее были высокие скулы и то, что в телепрограммах по фитнесу называют «хорошей структурой». Я осознал, что она красавица — или, может быть, прототип будущей красавицы: в ней еще чересчур много сохранялось от детства, она словно бы не вполне доросла до той себя, которой ей предстояло стать.

Я скрестил ноги и потер лицо.

— Слушай, — сказал я, — я сейчас, ну, как бы на опасной глубине. Вроде как та жизнь, которую я до сих пор вел, не вполне с этим стыкуется. Я не, — здесь я чуть было не брякнул «Я не Эрик Сандерсон», — искатель приключений, вот что я пытаюсь сказать. Мне трудно за всем этим угнаться.

Я не вполне мог себе объяснить, зачем мне вдруг понадобилось вылезать с этими невразумительными объяснениями.