Сергей Гомонов - Изгнанник вечности, полная версия

— Ты сама должна была сделать это, сестренка…

— Что сделать? — вздрогнула женщина, но он своей прихрамывающей походкой уже покидал двор ее дома.

Ничего не говоря, Ал обнял жену. Танрэй провела по лицу дрожащей рукой.

Хватая Ната, ринувшегося было сквозь усыпанные цветом ветви билвы к Ормоне, Сетен так и не успел заметить, чем пропорол руку под браслетом, да и боль ощутил не сразу. Может быть, это была одна из острых игл дерева…

Волк истошно кашлял, хрипел и рычал в душившем его ошейнике, но Тессетен держал зверя залитой кровью рукой и даже не шелохнулся.

« Пусти! Пусти! » — требовала душа.

« Пусть покажет, на что годна, иначе толку от нее не будет! » — парировало сердце.

« Посажу на цепь! » — пригрозил разум, останавливая их переговоры.

Получив пощечину от Танрэй, Ормона усмехнулась и оставила ее в покое. Паском и Фирэ все еще напряженно следили, не выкинет ли она еще чего-нибудь, зато Нат угомонился и отступил к ноге друга хозяина. Ал стоял, не менее растерянный, чем тепманорийцы, но он успел бросить пару грозных взглядов на скомпрометировавшего себя волка: зверь не имеет права не то что бросаться — даже рычать на человека без приказа владельца.

— Ритуал, — со смехом объяснила экономистка, поворачиваясь к гостям. — У нас здесь так принято. Дичаем. Не хотите ли совершить верховую прогулку по окрестностям, господа?

— Проклятые силы! — шепотом выругался Тессетен, только теперь замечая, что из-под его браслета бурно хлещет кровь.

Ормона оглянулась и, многозначительно ему подмигнув, повертела в воздухе забинтованной рукой. Он смиренно кивнул, признавая свое поражение.

soundtrack - http://samlib.ru/img/g/gomonow_s_j/geometria/olivialewis-vertigomalta.mp3

Каменистое озеро за их домом потемнело с наступлением ночи, и только свет фонарей у веранды падал на черную поверхность водоема.

Сетен смотрел в отражение, постоянно разбиваемое каплями розоватой воды, что скапывала с его отмытой пораненной руки. Впервые за много лет ему пришлось снять браслет Ормоны, чтобы промыть рану, и теперь тот лежал на гальке поодаль, раскрытый, словно поджидающий свою жертву капкан.

— Зачем тебе все это, Ормона? — спросил он, спиной ощутив присутствие жены, которая явилась безмолвно и бесшумно, словно призрак. — Для чего ты стремишься доказать кому-то, что ты Танрэй? Если мне, то я знаю это и без твоих доказательств, что бы ни говорил Паском. Я знаю…

Она покачала головой и вопросительно указала на его рану.

— Да чепуха, мы квиты, — отмахнулся он. — Вот твоя рука как?

— Тоже чепуха. Ты же знаешь: я не чувствую боли.

— Да всё ты чувствуешь, — Сетен спрятал глаза и слегка обнял ее, стоящую рядом, за колени. — Я прошу тебя, родная: плюнь ты на них на всех, пусть живут, как будто их нет для тебя на белом свете, пусть делают, что вздумается… Не трать силы на недостойных…

— Да? — иронично переспросила она. — А что же ты делал тогда, как не мешал мне своим шутовством, подыгрывая этой брюхатой идиотке?

— Я солгал тебе…

— Да что ты! О чем же?

— О ревности… об ее отсутствии… Это… зима меня покарай… это по мозгам бьет сильнее хмеля. Да, меня бесит, когда на тебя так смотрит этот тепманорийский бородатый козел… Бесит даже сильнее, чем когда так же смотрел брат Фирэ. Да, ты отомстила — наверное, со стороны я когда-то выглядел не лучше, таращась на Танрэй. Но ведь…

— Всё, перестань, — смягчившись, ответила Ормона и три раза мягко сжала рукой его плечо. — Я знаю, кто она и почему всё так у тебя с нею происходит. Ты ни при чем. Забыли.

Ормона сбросила платье и, оставшись в одной тонкой шелковой сорочке, ступила в воду.

— Ормона!

Она не оглянулась и поплыла в темноту, к дальнему берегу.

Да что там происходит! Ничего не происходит — он давно уже пересилил этот сбой в промысле Природы. Ничего не происходит, кроме как с ней, с Ормоной, при взгляде на которую в сердце вдруг появляется до смерти щемящая тоска, тревога: вот-вот что-то с нею случится, они потеряют друг друга. Было ли такое с Танрэй? Да никогда… И никогда он не хотел так ту, которую ему подсовывала в попутчицы насмешка природы, в отличие от его неприхотливой и молчаливо переносящей все невзгоды жены, с которой всякая близость происходила всегда как в первый раз и никогда не наскучивала. Он и теперь смотрел на нее глазами того двадцатилетнего юноши, к которому она подошла в парке Эйсетти вечность назад.

Сетен стянул через голову рубашку с подкатанными окровавленными рукавами, а затем нырнул, чтобы через полминуты вынырнуть уже возле неторопливо плывущей жены. Плавал он теперь куда лучше, чем ходил…

— Ормона, послушай же! Я тут кое о чем подумал…

— Поздравляю! И давно это у тебя? — приветливо спросила она.

— Ты о чем?

— Ты сказал — «подумал»…

Он фыркнул, махнул рукой, чтобы она не пыталась сбить его с толку, и снова перешел на разговор о задуманном:

— Давай оставим всё это к проклятым силам, соберемся и уедем, куда глаза глядят?

— А, от самих себя… Ну-ну, мы это проходили…

Она вырвалась вперед, проплыла еще ликов пятьдесят и нащупала ногой дно.

— Да не от самих себя! От всего, что провоцирует нас тут непонятно на что…

Жена встала на дне и со смехом плеснула в него водой.

— Да подожди же! — он уклонялся, а Ормона все брызгалась и отступала к берегу, всем видом показывая свое нежелание обсуждать эту тему. — Мы сделали для них всё, что могли, им теперь нужно только взять готовое. Если они не хотят даже этого — ну так пес с ними! Нас с тобой это уже не касается, родная! Хочешь скажу, как ты смотришься с этими своими идеями? Как гусыня! Бегаешь, машешь крыльями и уговариваешь их принять твои подарки, а они только знай воротят рыла…

— Сетен! Отстань, а?

— Да не отстану я от тебя, зима нас покарай!

Он схватил ее и прижал к торчащей из воды скале. Ормона, как и днем, принялась обороняться и вырываться из его объятий, но теперь он был осмотрительнее со своей силой, зато настойчивее.

— Ты смешна, родная, — Сетен поймал ее руку и поцеловал в почти зажившее запястье. — С нами здесь в самом деле происходит какая-то гадость.

— Не сваливай своей вины на ревность и случайность.

— Я не сваливаю, я признаю свою вину и готов сделать что угодно, чтобы ее загладить — скажи, что…

— Гадость, которая с нами происходит — это самозванка, жена твоего приятеля, которого ты уже начинаешь ненавидеть за то, что ты — не он, что он присвоил твое имя, как эта поганка присвоила мое! Вот что такое гадость!

Она хлестала его правдой, словно кнутом.

— Ты же предложила забыть это…

— Да на самом деле — плевать мне на вас троих. И на Ала, и на поганку, и на тебя. Никуда ты от меня не денешься, мы пока еще нужны друг другу.