Сергей Гомонов - Изгнанник вечности, полная версия

— А это Зейтори? Ну, Зейтори всё тот же!

— А это… да неужели тримагестр Солондан?!

— Он самый!

— Рехнуться можно — этот старикан всех нас переживет!

— А это что за мальчишка? Сынок Танрэй?! Сколько же лет прошло — он ведь совсем взрослый!

— Ему уж десятый год пошел, едва удалось заснять, уж больно прыгуч и подвижен малец!

— Сильно смахивает на твоих, Тиамарто, близнецов…

Тут не удержался даже духовный советник, склонился к карточке, заулыбался:

— Есть что-то, в самом деле…

— А вот и сама атме — все такая же красавица. Только отчего на всех снимках она такая грустная?!

— Кто знает. Работать ей приходится немало, вот и устает.

— Она все так же учит детей языку?

— И не только языку. Она всему учит, что знает сама. И то, что их народ еще не все позабыл об Оритане, — ее заслуга.

— А где же сам Ал?

— Его мы снимать не рискнули. Очень уж у него внушительная и бдительная охрана. Мы всех тайно снимали — не сносить бы нам головы, если бы у нас нашли камеры!

Учитель молча смотрел на них, не двигаясь в своем кресле. Так старый дед смотрит на кутерьму среди своих правнуков. Он даже взгляда не бросил ни на один из снимков людей, зато тщательно изучил каждое запечатленное здание, сверил его местоположение с данными аэрофотосъемки.

— Всё, достаточно, — сказал он в конце концов, останавливая гомон, троекратно усиленный эхом громадного полупустого зала. — А теперь вы изложите мне — как можно подробнее — какая там обстановка и чем дышит этот город. Как бишь он зовется?

— Тизэ. По названию саванны и пустыни, подбирающейся к тем краям. Этот город, фондаторе [34] Фондаторе — восходит к итальянскому «основатель» и «лидер». Тсимаратау, дышит страхом. Когда я вошел туда в самый первый раз, то шкурой почувствовал эту атмосферу. Тизэ — город доносчиков, фондаторе. Все кляузничают на всех. Город распутных девок — и откуда только они там берутся, будто прямо медом им там намазано!

— Девки — это хорошо. Некоторые очень даже ничего, — хохотнул, забывшись или еще не окончательно выйдя из роли бродяги, второй шпион, но Учитель так глянул в его сторону, что тот поперхнулся и тотчас же умолк.

— Поначалу к нам там отнеслись пренебрежительно, и зря мы боялись лишнего внимания. Нищие у них, оказывается, появляются невесть откуда с удивительной регулярностью. Что само по себе странно: все населенные пункты очень удалены от Ин, а брести через саванну в одиночку — чистое безумие. Я скорее рискнул бы путешествовать через пустыню, там из всех гадов только змеи да скорпионы. Саванна же полна таких тварей, что мы не всех даже и видели в тех трансляциях о планете, которые в былые времена показывали на Оритане! Ну, в общем, пообвыкли мы немного в Тизэ, и стал я музыкой развлекать толпу на площадях…

— …а я напросился в ученики к Кронрэю, и вместе с ним мы начали сооружать огромную статую. В тех местах ветер дует так, что выветривает скалы и создает причудливые формы. Они словно заготовки для будущих изваяний! И вот одну такую мы использовали для образа Белого Зверя Пустыни — в память о великом Паскоме…

Тсимаратау вскинулся:

— В память?!

— Да, фондаторе! Господин Паском, чей мнимый облик отображал именно этого зверя, умер, к несчастью… Умер еще до того, как община Ала попала на Осат…

Правитель вяло обмахнул лицо ладонью, прикрылся рукой и прошептал куда-то в воротник:

— Всё это время я думал о вас, как о живом. Я не поверил тому сну… Мне так не хватает вас, Учитель…

Шпион-«музыкант» тем временем с гордостью продолжал:

— Я даже в тюрьму у них угодил, атме! Потому и убрался оттуда… Позволил себе спеть одну сатирическую песенку на мотив «Отныне будет все прекрасно», только с другими словами. А там такое под запретом! Донес один… с-слухач… ну и упекли меня на целых полгода. Чудом суда избежал — хорошо, камеру свою успел в тайник забросить, где вот он ее нашел и забрал, а то… у-у-у!.. Говорят, что если до суда дело доходит, преступнику уже не оправдаться, а не оправдаться, так и не жить. Но мне повезло: комендант по-тихому решил меня и еще с десяток пойманных бродяг высечь на заднем дворе казарм и выгнать из города с запретом под страхом смерти появляться там снова…

— …ну так и я ушел с ним потихоньку, пока чего не вышло и со мной. Многие нас вместе встречали — мы изображали, будто только уже в Тизэ и познакомились, но мало ли что. Дознаваться при надобности там умеют, всё, что им нужно, расскажешь как миленький…

Тсимаратау помолчал, потом спросил:

— По-вашему — как так могло получиться, что ори из Тизэ терпят это?

Все оживились. Было видно, что советников до печенок терзает тот же вопрос.

— Терпят?! — по-прежнему несколько развязно и даже фамильярно (привычка, привычка!) ухмыльнулся шпион-«созидатель». — Да они восхваляют свои власти, атме Тсимаратау! Правду, да и то очень тихим шепотом, можно говорить только в том случае, если ты безумен, нищ и не имеешь близких. Вот кто относительно свободен в Тизэ — психи, бродяги и распутницы! Лишь немногие недовольные горожане могут позволить себе шептаться по углам! Но чаще они предпочитают ничего не слышать и не видеть.

— Как такое случилось?

— Это неведомо, фондаторе! — развели руками гонцы Тау-Рэи. — Мы не знали их прежде, никого, кроме советника Паскома, но Паском умер…

— А Помнящая Афелеана?

— Афелеана? Не встречал такой… Но если она там, при дворе…

— И я — даже не слыхал о ней…

Все бывшие кула-орийцы стали переглядываться. Фирэ услышал собственное сердце, как споткнулось оно, сжалось от укола. Неужели и она погибла?! Афелеана в свое время нравилась ему сильнее, чем Паском. Фирэ почему-то доверял ей больше, чем Учителю Ала — тому приходилось балансировать между воплощениями расколовшегося «куарт» ученика, и не всегда кулаптр был так искренен, как позволяла себе Афелеана.

— Там практикуются казни? — хмурясь, спросил Тсимаратау.

— В открытую — редко. До суда доходят немногие. Если кто-то слишком провинился, он попросту не выйдет из тюрьмы, а судьба его неизвестна. Но хуже всего — пытка неизвестностью. Посидеть в их тюрьме хотя бы неделю, не зная, как с тобой обойдутся — уже страшная пытка, поверьте. Уж пару десятков седых волос я себе там заработал, господа! И даже сравнить мне не с чем: бывать в нашей темнице мне не доводилось…

— Будешь и дальше обезьянничать в том же духе, — невозмутимо сообщил Учитель, — доведется. Кто-нибудь из вас видел Ала собственными глазами? Или он — миф, а его место давно занято кем-то другим, кто морочит людям головы от его имени?

Фирэ вздрогнул. Это предположение прозвучало из уст Учителя тогда впервые и всех заставило насторожиться. Если там нет Помнящей Афелеаны, способной видеть сквозь любой морок, как видел Паском, то кто знает, кто знает… Неспроста у Тсимаратау шевельнулось такое подозрение: кула-орийцев могли захватить мародеры сродни Вартату и его стерве-жене, попутчикам, держать их под постоянным гипнозом, изображая из себя Ала и Танрэй. А самих Ала, Танрэй и даже мальчика… Ну не хотелось, страшно не хотелось Учителю верить в жуткое внутреннее перерождение бывшего друга! Кажется, Тсимаратау даже смирился бы с его гибелью, со смертью его жены и Коорэ, чем с тем, что он слышал теперь из уст этих шпионов, нестерпимо разболтавшихся за эти три года житья в чужих краях.