Жанна Браун - Синяя дорога

— Вы с ума сошли, мосье Молёв! — Генрих величественно кивнул кому-то в зале и повернулся к Леониду Петровичу. — Я женат уже целых пять ночей…

— Не может быть! — жалобно протянул Леонид Петрович, теряя голос.

— Мне ли этого не знать? — Генрих выпятил грудь, расправил в обе стороны птички усов. — Крошка оч-чень мила…

— Десять плюс тринадцать… — Семеня кругами по возвышению, Молев принялся загибать пальцы. — Значит, двадцать третье… Но ведь тогда завтра… Какое завтра, уже сегодня наступит Варфоломеевская ночь?.. Опять не успел…

Он двумя руками вцепился в жабо Генриха:

— Срочно спасайте ваших союзников гугенотов! Ночью Париж будет залит кровью…

— Да вы что, прорицатель? Откуда вы это взяли? И перестаньте же наконец меня трясти!

— Он не прорицатель, он испанский шпион! — раздался сзади звучный низкий голос. — Я знаю, он подослан Филиппом…

Из потайной двери вышла властная женщина, с одутловатым, оплывшим лицом.

— Здравствуйте! — Молев машинально поклонился, шаркнув по паркету босой ногой. Екатерина Медичи, мать короля! Рука Леонида Петровича потянулась к верхней пуговице воротника, и он с удивлением обнаружил в стиснутом кулаке обрывки брабантских кружев.

— Ненормальный какой-то! — неделикатно, вовсе уж не по-королевски сказал Генрих, скосив глаза в попытке рассмотреть испорченное жабо. — А еще иноземец!

На миг музыка приутихла, танцевальный зал куда-то провалился или, точнее сказать, нелепым образом перестроился в тесный актовый зал Дыницкой школы, внизу кружились не дамы в кринолинах, а выпускницы в белых платьях, и сам Молев сидел на сцене в президиуме, привычно морща пятерней на столе красное сукно. Рядом, разумеется, сидел никакой не Генрих Наваррский, а немного похожий на него заведующий роно — в косоворотке и очках — и позванивал краем стакана о графин. Леонид Петрович сделал усилие осознать это новое перемещение, как вдруг стены зала опять смешались и разъехались, стол пропал, красная скатерть превратилась в яркое парчовое платье — перед Молевым стояла Екатерина Медичи.

— Гиз! — позвала мать короля, не повышая голоса, однако ее нельзя было не услышать.

— Я здесь, моя королева! — В комнату, держась за шпагу, влетел лощеный придворный.

— Гиз, у нас помечено, где ночуют проклятые гугеноты?

— Белым крестиком на воротах, как вы приказали…

— Надо одним махом со всеми… И побыстрее…

Екатерина скрутила что-то невидимое в ладони и дернула к себе — будто черная крестьянка, подрезающая серпом колосья.

— Намек понял, ваше величество! — злобно прошептал Гиз, пятясь.

— Я совсем не то хотел… — заволновался Молев.

— А этого утопить в Сене! — Екатерина слегка приподняла бровь, и шестеро мушкетеров выросли за спиной Молева.

— Не отчаивайся, Генрих Бурбон! — быстро сказал Леонид Петрович, стряхивая плечом мушкетерскую лапу. — Ты еще станешь основателем династии!

— Спасибо, добрый чужестранец! Держи! — крикнул Генрих, швыряя ему шпагу эфесом вперед.

Рукоять сама плотно влипла в ладонь. Конечно, это была не литая буденновская сабля, но все-таки какое ни на есть оружие. И тем же сабельным ударом, который помнила рука — сплеча наотмашь! — Молев с лета рубанул гибким длинным клинком по двум багровым лицам. Мушкетеры не ожидали этой бурной самозащиты и незнакомого отчаянного удара, замешкались, отстраняясь, и он стремительно промчался между ними в сад. Но за дверью навалились трое, схватили за руки, протащили тусклыми коридорами Лувра, выволокли в темноту. Всюду в парижских улицах угадывалась какая-то возня, доносились стуки и хрипы, приглушенный перезвон не то золотых монет, не то скрещенных шпаг. Город клокотал во мраке, словно перекипевшая каша.

В лицо пахнуло речной сыростью. В ту же секунду за спиной Молева внезапно ослабла хватка конвоиров, послышались пыхтенье, топот, мягкие шлепки, Молева оттеснили в сторону, подсадили в седло, всучили в руку повод, и под быстрый шепот «В Ла-Рошель, за подмогой, пароль «Наварра!», молнией!», нащупав босой ногой стремя, он пришпорил коня.

Он скакал наугад, пригнувшись к шее лошади, доверяясь ее чутью, скакал с каким-то странным ощущением, что когда-то давным-давно это с ним уже происходило, что проезжает он места, давным-давно знакомые и опасные. Тревога не ушла и тогда, когда чуть рассвело.

Оторвавшись от гривы коня, Молев увидел крутой изгиб ныряющей в вымоину дороги, дымчатый накат Рябовской пущи, а справа — сабельную полоску поросшей кугой старицы. Позади нарастал цокот копыт — погоня батьки Гарбуза дробила подковами укатанную до булыжного блеска глину. Молев привстал на стременах. Место было то самое. Сейчас за поворотом внезапно прянет в кусты конь, испуганный выползающим из вымоины броневиком, а сам Ленька Молев вздрогнет от косого прищура пулеметных жал и щербатой ухмылки бойниц, — вздрогнет, уже вылетая из седла, за миг до того, как полунасмерть приложится щекой и подбородком к оброненной с чумацкого воза кирпичине. А потом налетят беляки и не затопчут конями бесчувственное тело лишь потому, что примут его за мертвеца, и только для очистки совести потыкают шашками. И уже много-много позже отвага беззубого юнца толкнет командира Буденного на странный поступок: по его личному приказу в диком южном городишке дрожащий от страха дантист под неусыпным наблюдением двух революционных бойцов за сутки изготовит Леньке Молеву золотой мост. Бойцы будут хвататься за маузеры всякий раз, когда из разинутого Ленькиного рта, в котором начнет ковыряться блестящими штучками недорезанный буржуй, вылетит стон. По окончании работы оба дружно пощелкают языками и потребуют от полкового комиссара охранный мандат; «Именные зубы красного конника Молева никакое не мародерство, а вручены ему за храбрость именем мировой революции как личное золотое оружие!»

Говорят, история не повторяется, но Леонид Петрович безошибочно знал, что за чем последует: время непостижимым образом отбросило его обратно — в лето двадцать первого года. Теперь бы только успеть к нашим, исправить ту застрявшую в памяти неудачу… Только бы на этот раз все получилось!

Не дожидаясь опушки леса, он заворотил коня к старице, и конь, раздвигая грудью кугу, прочмокал к берегу, недоверчиво понюхал воздух, фыркнул и, понукаемый всадником, погрузился в воду. Полоса воды оказалась неожиданно шире, чем представлялось на взгляд. Ближе к середине Молев соскользнул с седла и поплыл рядом, держась за луку и радуясь, что не успел обуться, а так и сиганул с крыльца на чью-то непривязанную лошадь, пока беляки занимались комбедом. Успеть бы, только бы успеть! Коли уж ему довелось снова попасть в пережитый когда-то день и час, может, на этот раз посчастливится привести на помощь своих? Может, удастся даже чумацкую кирпичину объехать?