Журнал «Если» - «Если», 2003 № 12

Правда, произошло это не сразу. Потребовалось почти полторы тысячи лет, чтобы идея времени, устремленного через настоящее из прошлого в будущее, времени, материализованного сменой последовательных форм бытия, утвердилась в европейском сознании. Только после появления космологии, сделавшей Землю не центром Вселенной, а частью единого вселенского процесса развития, после появления теории эволюции, сделавшей человека частью всеобщего биогенеза (развития жизни), после появления механики, паровых двигателей, электричества, то есть с того момента, когда наука обрела статус структурной (производительной) силы, на повестку дня встал вопрос о формировании будущего.

Собственно, почти вся европейская философия с периода Просвещения и до второй половины XX века — это философия будущего. Прагматическая ее составляющая была необыкновенно проста. Как настоящее, согласно законам природы, вырастает из прошлого, так будущее, согласно тем же законам, вырастает из настоящего. Познав эти законы и научившись применять их на практике, используя науку и технику в качестве инструмента сознательного преобразования реальности, мы можем достичь того будущего, которое станет благодеянием для всего человечества.

Под знаком этого романтического прагматизма прошел весь XIX век. Он вызвал к жизни не только особый класс «носителей будущего» — молодежь (эхом чего явятся «студенческие революции 1960-х годов), но и концепцию социализма — пожалуй, первую научную технологию построения будущего.

Правда, и тогда уже раздавались голоса, предупреждавшие об опасности. В частности, Николай Бердяев еще в начале XX века писал, что «учение о прогрессе есть ложное и аморальное обоготворение будущего за счет настоящего и прошлого. Неведомое поколение счастливчиков является вампиром по отношению ко всему прочему человечеству. Прогресс — не вечная жизнь, а вечная смерть, истребление прошлого будущим». Были и другие предостережения, из которых наиболее значимым, вероятно, являлось пророчество Шпенглера о «Закате Европы». Однако по-настоящему они услышаны не были. В полном соответствии с представлениями о линейном прогрессе будущее рассматривалось как закономерный идеал настоящего, как земной рай, как панацея от всех бед современности. Предполагалось, что жертвы, которых оно уже тогда начало требовать, явление сугубо временное и обусловленное нынешним несовершенством мира. Отражением этих воззрений стал глобальный Европейский проект, проект постепенного распространения принципов европейского мироустройства на все человечество.

Возникала иллюзия, что будущее совсем рядом и что осуществится оно в уже известных координатах гуманизма и просвещения.

Эта иллюзия была развеяна мировыми войнами первой половины XX века. Для сознания просвещенной Европы они явились настоящими катастрофами. За какие-нибудь тридцать лет, с 1914 по 1945 год, человечество фактически вернулось к тому, с чего начинало. Будущее, по крайней мере в пределах западной, евро-атлантической цивилизации, из предполагаемого благоденствия вновь превратилось в проклятие, в чудовищные жернова, неумолимо перемалывающие настоящее. Страх перед грядущим усилился в период «холодной войны», когда единственной зримой версией будущего представлялась картина всеобщего ядерного уничтожения. Будущего не хотел никто. Все хотели лишь настоящего, пусть даже самого мрачного и несправедливого.

Не внес ничего нового и короткий период надежд, вызванный распадом СССР. Уже через десять лет стало ясно, что крушение мировой системы социализма (обвал социалистического проекта, конкурировавшего с демократическим проектом Европы) не привело к объединению коммунистической (коллективистской) и либеральной (индивидуалистической) страт европейской цивилизации. Более того, добившись распада биполярного мира и решения в свою пользу «векового конфликта», который, как теперь очевидно, стабилизировал послевоенное существование, победители не смогли предложить человечеству внятный сценарий прогресса. Концепция «продолженного настоящего», то есть удержания любой ценой существующей ситуации, возобладавшая ныне в странах западного ареала, накапливает энергию «отсроченных изменений» и ведет к новому цивилизационному взрыву.

Это сейчас ощущают все.

И, возможно, единственным средством преодолеть новый страх перед будущим является его сознательная демифологизация. Будущее — это не божество, несущее человечеству исключительно благоденствие, но это и не голодный демон, не свирепый дракон, готовый сожрать цивилизацию и культуру.

Будущее — это нечто совершенно иное.

Сначала обратимся к метафорам.

Будущее довольно часто сравнивают с тем местом реки, которое незримо приближается к водопаду. Затем колоссальная масса воды рушится вниз и после пены и бурных водоворотов, образующих современность, переходит в спокойное течение прошлого. При этом подчеркивается принципиальная разница между прошлым и будущим: прошлое мы знаем, но изменить не можем; будущее, напротив, скорее всего, поддается воздействию, но зато ничего определенного о нем сказать нельзя.

Будущее также сравнивают с пушкой, которая, оглушительно выстрелив в нас событием, сама — силой отдачи — откатывается назад и поэтому вечно недостижима. Здесь следует обратить внимание именно на недостижимость будущего. Оно всегда ускользает от нас, пребывая где-то за линией горизонта.

Можно также вспомнить классическую китайскую стратагему «Извлечь нечто из ничего», сказанную, правда, по несколько иному поводу, но настолько неопределенную, что она вполне приложима и к нарицанию будущего.

Метафоры говорят одновременно и слишком много, и слишком мало. Они хорошо отражают суть будущего — его вещественную неуловимость, но они не в состоянии объяснить нам механизм этой неуловимости. Попытка же перейти от знания художественного, опирающегося на образ и эмоции, к знанию рациональному, основанному на логике и рассуждениях, приводит к общеизвестному парадоксу: будущее — это то, чего нет и чего даже в принципе быть не может. Пока будущее не наступило, оно просто не существует, представляя собой условность, не обладающую никакими реальными характеристиками. Когда же будущее наступает, что, кстати, удается зафиксировать далеко не всегда, оно мгновенно превращается в настоящее и тем самым выходит за рамки собственного определения.

Если требуется еще одно образное сравнение, то будущее — это мираж, который рассеивается, как только к нему приближаешься.

Правда, в той же логической парадигме не существует и настоящего. Оно, подобно будущему, умирает практически в самый момент своего рождения. И потому настоящее представляет собою не длительность, имеющую самостоятельное физическое значение, а только тот «срез» временного потока, где будущее превращается в прошлое. Настоящее одномоментно. Линейной размерности по оси времени у него нет.