Максим Макаренков - Рассказы

Таков мой мир. Таков каждый из живущих в этом безумно древнем, окончательно спятившем мире.

Утром Мартин запряг лошадь и вывел повозку на тракт. Старик легко запрыгнул на передок, устроился рядом.

В лесу широкая дорога сужалась, деревья вставали стеной, сплетая ветви на высоте в несколько человеческих ростов. Солнечный свет, проходя через листву, приобретал зеленоватый оттенок, все вокруг казалось нереальным. Даже колеса, вроде бы, стали поскрипывать тише.

Так продолжалось несколько часов. Постепенно лес редел, в просветах между деревьями замелькала желтая, выжженная солнцем трава и высокие холмы на горизонте.

Когда выехали на открытое пространство, Мартин вытянул лошадку кнутом и откашлялся.

— Ох и странное место, господин. Словно, это, в храме каком побывал. Я лет десять назад в город, значит, ездил. Так там храм, значит, стоит. Ну, я, это вот, как положено, жертву, значит. Дай, думаю. Чтоб никакой беды, значит, не было. Так вот, ехали когда, как в храме том. На душе, значит. Спокойно так. Благостно.

— Да. Как в храме, — седой воин замолчал. Медлил, покусывая тонкий стебелек. — В южных провинциях храм был. В скале высечен. Не знаю, каким богам в нем молились. Вот в этом лесу, как в том храме было. Тихо. Спокойно. Много зеленого цвета. Храм тот, он почти весь из зеленого камня был.

— А почему был, господин? Неужто скала осыпалась?

— Нет. Не осыпалась. — Старик прикусил травинку, отвечал сквозь зубы. — Мы убили всех жрецов. Что горело — сожгли.

Мартин охнул, замотал головой.

— Да неможно же это. Жрецов-то. Пусть и чужих. А ну, как проклятье?

— Такой был приказ, — пожал плечами старик.

Пегая неторопливо трусила по безлюдной дороге, солнце так же, без особой спешки взбиралось в зенит. Путники молчали, глядя на медленно приближающиеся холмы.

— Говорят, когда-то это были горы, — седой показал на холмы небольшим кинжалом, которым подравнивал ногти. — Только давно это очень было. А потом кто-то из богов в гневе топтался здесь. Топнул ногой, и горы вниз ушли. Одни холмы и остались.

Мартин вдумчиво почесал в затылке и промолчал. Чем ближе к холмам, тем чаще он пробовал представить, каково это — стать новым человеком. Оставить груз прожитого, избавиться от имени. Стать безымянным, как младенец. Иметь возможность выбрать свою судьбу.

Видимо о чем-то похожем размышлял и старый воин. И потому всадников, галопом несущихся им наперерез, они заметили поздно.

Эти места много тысяч лет никому не были нужны. Никому не интересно знать, что здесь было раньше. А строить что-то новое, зачем? Ветер, дождь и солнце закончили то, что начали разрушать люди. Выбеленные кости зданий. Зеркальная гладь мостовых, отполированная равномерными неторопливыми ветрами и мелким песком. Статуи со стертыми лицами. Чьи? Я не знаю. И никто не знает. Зачем?

Мое имя. Почему именно его мне дали? И кто дал? Родителей я не помню. Уже многие века ни у кого из нас нет родителей. Мы живем, потихоньку подворовывая эмоции, здоровье у людей из других миров. Границы нашего истончились настолько, что мы можем это делать. Реальность стала зыбкой, мы с трудом различаем, в каком мире просыпаемся. Что реальнее — повозка Мартина или этот осколок стекла, которым я режу себе ладонь?

Там, за развалинами начинается степь. Что будет со мной, если Мартин отдаст свое имя? Что будет с ним?

Почему мне дали именно такое имя? Оно давит на меня. Весь мир давит. Каждое имя, каждое слово моего мира стало слишком тяжелым. Слишком долго оно жило. Слова живут дольше, чем люди. У имен слишком длинная память. Я не могу больше носить память, судьбы, страдания и смерти всех, кто носил мое имя до меня.

Развалины заканчиваются. Дальше — только степь. Невысокая трава хрустит под ногами.

За спиной, там, в развалинах, кто-то мелодично насвистывает причудливую нечеловеческую мелодию. Может быть, это просто ветер забавляется, пролетая между выбеленными обломками. А может, это те, кто придет нам на смену, пробуют на вкус земной воздух.

Мартин в панике нахлестывает лошадь. Старик же сидит совершенно спокойно. Холмы приближаются, дорога вьется между ними. Понятно, что шансов уйти от встречи с всадниками никаких. Колеса грохочут, Мартин привстал на облучке, рот с редкими кривыми зубами раззявлен, кнут охаживает бока несчастной лошади, которую уже и так мотает от усталости. Сзади нарастает тяжкий топот сытых боевых коней. Плещутся на ветру черные плащи, всадники припали к гривам, сквозь забрала черных шлемов оценивающе смотрят холодные глаза.

Старик кладет руку на плечо Мартина, силой усаживает его. Наклоняется к уху.

— Томас. Томас яан Морт меня зовут.

Мартин смотрит на седого воина безумными, белыми от ужаса глазами.

— Вы что это, господин? — орет он.

— Отдай и мое имя. Если получится, отдай. — И старик потянул из ножен короткие, чуть изогнутые, гибкие клинки.

— Неможно так, господин яан Морт! Никак неможно! — Мартин нахлестывает измотанную скотинку. — Вместе! Вместе уйдем! Топор у меня есть!

— Идиот! — очень спокойно чеканит Томас яан Морт. — Это рыцари Льда. Они тебя порубят просто потому, что ты не знаешь истинного имени Ледяного Принца.

И старый воин словно вспархивает над повозкой. Мягко приземляется на одно колено, левая рука заведена за спину, клинок в вытянутой правой хищно подрагивает, выискивая первую жертву. Спустя мгновение он ее находит.

Повозка Мартина исчезает за холмом. Один из всадников устремляется за ней, но его выбивает из седла короткий кинжал Томаса. После этого круг черных плащей смыкается вокруг невысокой фигуры в старой кожаной куртке.

Я лежу на каменной плите. Вокруг невысокие холмы. То, что осталось от огромного горного кряжа, что когда-то поднимался на многокилометровую высоту. Сладко пахнет степными травами. Бледно-голубое небо без единого облачка.

Я жду. Солнце неторопливо движется к зениту. Когда-то, давным давно, эта плита была обелиском, горделиво возвышавшемся посреди долины. Сейчас это просто каменная плита, без единой трещины.

Говорят, что в полдень, в один единственный полдень из тысяч, здесь можно отдать свое имя. Стать безымянным. Существом без прошлого. С непонятным будущим. Существом без мира. Ничего не знающим о людях, за счет которых можно существовать. О людях, каждый из которых, сам того не зная, отдает тебе частичку себя. Может быть, это и означает, стать единым?

Скоро полдень.

Фургон Мартина ворвался в долину. Крестьянин стоял на облучке, неистово работая кнутом. Загнанная лошадь хрипела, несясь в неистовом заплетающемся галопе.

Солнце достигло зенита, и обелиск, воздвигнутый неизвестно кем в центре долины, засверкал нестерпимым белым светом.