Максим Макаренков - Рассказы

Мартин гнал прямо на него. Он размахивал кнутом, плакал и орал сквозь всхлипывания:

— Томас яан Морт! Тома-а-ас яа-а-ан Мо-о-орт!

Сколько себя Андрей помнил — всегда боялся смерти. Причем не просто боялся, а — до слез, до дрожи. Страх накатывал на него черными плотными волнами и укрывал с головой. Андрей начинал захлебываться в этом ужасе, не мог дышать, пытался судорожно втянуть воздух — не получалось. Причем боялся он не самого момента смерти, а того, что прекрасно понимает, представляет живо и ясно, там ничего не будет. Андрея пугала картина мира без него. А еще больше — что он никогда не узнает, что же после него будет, мир для него исчезнет, они даже не пойдут каждый своим путем, просто мир перестанет существовать, не дав ему ничего взамен. Никакого пространства, где Андрей сможет себя осознавать.

Жить так было мучительно, мысли постоянно шли двумя потоками, в одном — нормальные, о работе, о том, что надо бы поменять у машины резину, посмотреть новый фильм, а другой — постоянный, вязкий поток осмысления смерти. Больше всего Андрея злило то, что он здраво и ясно понимает все, что с ним происходит.

Так он и барахтался в этом черном потоке, пока не пришла ему в голову мысль: «Больше всего я боюсь не самой смерти, а того, что я понимаю все ее последствия, точнее, что последствий даже не будет».

И вот тогда в голове Андрея сначала тонким, прерывистым ручейком, а потом все, расширяясь и набирая силу, потек третий поток: «Чтобы не бояться, мне надо перестать понимать все то, что несет с собой смерть. Мне надо перестать осознавать реальность. Нужно сойти с ума»

Вот только нелегко оказывается это сделать. Если уж Андрей не потерял рассудок, живя с постоянным ужасом от ежедневного приближения смерти, то остальные стрессы и неурядицы выдерживал легко. И, в конце концов, третий поток услужливо вынес на поверхность решение проблемы, от которого Андрей похолодел и замер: «Чтобы сойти с ума, я должен сделать что-то такое, чего я не выдержу. Настолько дикое и неестественное для меня, после чего уже не смогу оставаться собой. Сжечь все предохранители. Это должно быть нечто непоправимое, что уже невозможно отыграть назад».

… Вечером какая-то сила, что услужливо толкает нас в спину, когда мы балансируем на самом краю, вынесла навстречу Андрею мента с автоматом. Что мент делал в этом глухом переулке, и, главное, что там делал Андрей, не знал, наверное, никто. А вот нож Андрей таскал с собой давно. Хороший швейцарский нож, с лазерной заточкой и стропорезом. Андрей ударил сзади, в шею. На всякий случай добавил еще раз. Оттащил труп под прикрытие домов и взял автомат. В подсумке обнаружился и запасной магазин. Его Андрей заткнул сзади, за пояс брюк. Автомат пристроил сбоку, под плащом. И быстро, замирая от сладкого, на этот раз, ужаса, пошел в сторону освещенных центральных улиц.

Спиной он чувствовал, как лопаются нити, привязывающие его к этой жизни. Пом — и лопнула ниточка, на другом конце которой была его мама, чпок — безвозвратно порвалась та, которая привязывала его к друзьям. Нити рвались легко и безболезненно, только одна упорно тянулась и пока даже не истончилась. Эта нить была черной и толстой — она привязывала Андрея к его страху. Страху смерти. Но, и она слегка поблекла, отступила перед третьим потоком, несущимся в голове. Этот поток настоятельно рекомендовал выбирать цель. И цель сама нашла его.

Небольшое кафе, с уютной, неярко светящейся вывеской, крылечком, отделанным деревом. И располагалось оно хорошо — на центральной улице, но в самом ее конце, что позволяло Андрею совершить задуманное без спешки.

Народа около кафе не было. Андрей перехватил автомат и снял его с предохранителя, поставив на короткие очереди по три выстрела. Ногой распахнул дверь и вошел.

В фойе сидели мордатый охранник и старенький седой гардеробщик. Охранника Андрей свалил очередью в упор, сделал пол-оборота и пристрелил гардеробщика. Открылась дверь в зал, выглянул недоумевающий официант — все три пули вошли ему в грудь, официанта внесло обратно. Андрей вошел в зал. За столиками сидело человек шесть, тупо уставившись на тело официанта, под которым уже растекалась черная лужа. Бармен за стойкой застыл с бутылкой и все лил и лил в бокал что-то розоватое. В него Андрей и выстрелил. Бармена бросило на полки с бутылками, откинуло обратно, он как-то боком упал. За одним из столиков завопила девчонка. Андрей повернулся и нажал на курок. Девчонку опрокинуло вместе со стулом. Парень, сидевший с ней за столиком резко вскочил, заорал что-то неразборчиво. Андрей выстрелил еще раз. Парень упал деревянно и некрасиво.

Андрей стрелял и чувствовал, как покрывается противным, липким потом страха. Он смотрел на темные лужи, расползающиеся под телами, ошметки мозгов, чьи-то валяющиеся на полу зубы, выбитые выстрелом, но ощущал лишь привычный страх. Только более сильный, такой, что сводило живот. Потому, что понимал — его не выпустят. Он поставил на эту карту все, он так ждал, что вот-вот что-нибудь мягко щелкнет, и он перестанет осознавать себя вечно трясущимся, закусывающим, чтобы не заорать, губу человечком. И наступит какое-то другое состояние, где не будет страха, где не надо будет думать о глухой стене, что отгородит его от мира.

Андрей тоскливо бродил между убитыми. Безумие не наступало. Одно из тел шевельнулось, человек застонал. Это была молодая, симпатичная, наверное, девушка. Пули попали ей в плечо и правую часть груди. Девчонка стонала, стеклянными от боли глазами глядя в потолок. Андрей опустился на корточки, вытащил нож. Стал резать девчонку. Медленно, стараясь не убить. И смотрел на себя как бы со стороны. Внутри были только страх и разочарование: «Я же такое творю, что и в кошмаре никогда не виделось! Я же живого человека режу! Медленно режу, по кусочкам!!»

Ничего не происходило, только обессилено хрипела девчонка на полу. Потом дернулась и затихла.

Как через вату Андрей услышал завывание сирен. Визг тормозов. Хлопки дверей. Топот ног. Что-то неразборчиво орал мегафон.

Андрей сел на стул и заплакал. Некрасиво, как плачут от очень сильного страха маленькие дети. Прижал к себе, как любимую плюшевую собаку, автомат. Было очень страшно. Страх был тоскливый и безнадежный. Третий поток мыслей исчез. Привычный второй заполнял собой голову быстро, как наводнение. Его уже не сдерживали обыденные, мелкие, но такие теплые мысли. Понимание того, что сейчас закончится все, совсем-совсем все, наваливалось как мягкие и тяжелые комья сырой глины. Нижняя губа противно и безостановочно тряслась, по щекам катились слезы, Андрей всхлипывал и тихо повизгивал.

… Дверь с грохотом слетела с петель. В проем вкатились черные быстрые тени. Визжа от ужаса, Андрей вскочил, пытаясь отбросить автомат, надеясь что сейчас скрутят, изобьют, посадят, но он будет жить, жить еще, понимать что он — это он, живой, дышащий, едящий и гадящий. Или что вот сейчас-то он не выдержит и уплывет в мягкое, ласковое непонимание происходящего, и тогда его, безумного и нежного, уж точно оставят жить.