Журнал «Если» - «Если», 2009 № 07

— Много ли было таких эпизодов, что не попали в «двухчастный» вариант?

Марина:Пропала сцена в музее: пока Максим и Гай летают на «Горном Орле» и обследуют субмарину, Рада приходит в музей естественных наук и говорит со смотрителем. Этот смотритель — как бы тень дядюшки Каана. И еще ушла целая линия: Ноле Ренаду в исполнении Сергея Борковского — просто слов нет, как мне жаль этих сцен. Правда, у Стругацких нет никакой особенной роли Ноле Ренаду, мы ее додумали, и правоверные читатели нам бы еще и за это дали по голове. Но эта линия, с нашей точки зрения, очень органично вписалась, она играла на характер Рады.

— В титрах, кроме ваших имен, значится знаменитый сценарист Володарский. Каков его вклад?

Сергей:Я считаю Эдуарда Володарского одним из своих учителей в кинодраматургии. Это великий мастер — его фильмы «Проверка на дорогах», «Мой друг Иван Лапшин» были «веховыми» в истории кино, а, скажем, «Штрафбат» полагаю одним из лучших современных сериалов. Но фантастику Володарский не любит, как, собственно, и признался продюсерам. Он, насколько мы знаем, работал около полугода, написал несколько вариантов, но не сложилось, и продюсеры обратились к нам. Мы начинали с нуля.

Марина:Поэтому взаимодействия у нас не было. Мы даже не встречались ни разу.

— Насколько вы как сценаристы могли влиять на происходящее на съемочной площадке?

Сергей:Я в своей жизни встречал совершенно разную типологию отношений сценариста и режиссера во время съемок, На одном полюсе — постоянное присутствие сценариста на съемочной площадке то ли как художественного гуру, то ли как пришей кобыле хвост (для режиссера). На другом — полное игнорирование сценариста, отношение к нему как к врагу фильма. Федор Бондарчук — особый случай. Его принцип — снимать по сценарию, и мы ему на съемочной площадке были не нужны.

Разумеется, в процессе съемок, как всегда бывает, многое поменялось, трансформировалось. Тут и случайности, и находки, и импровизация оператора, актеров… Только в Москве мы увидели отснятый материал и уже на его основе участвовали в монтажно-тонировочном периоде.

— У меня сложилось впечатление, что режиссер на протяжении всего фильма борется и с текстом Стругацких, и со сценарием Дяченко (весьма, кстати, бережным по отношению к книге). Нет ли у вас такого впечатления?

Сергей:Нет, такого впечатления у нас не возникало. Это же кино, а значит, особый взгляд режиссера и тех людей, которым он доверяет. Видение режиссера и творческой группы может не совпадать со взглядом автора-писателя, сценариста или поклонника книги. Наверное, не бывает экранизаций, которые устроили бы всех.

Марина:Вот, скажем, говорят: у Стругацких эстетика Саракша — серый дождь и битое стекло, растрескавшийся асфальт, скупой послевоенный быт, а у вас тут дирижабли летают. Но фильм «Обитаемый остров» изначально задумывался как зрелище. А значит, надо было выдумать свой Саракш. И, на наш взгляд, он выдуман логично и непротиворечиво: дикая роскошь, дикая бедность, все эти рикши, печати, регулировщики. Мельчайшие детали. Не знаю, кто обратил внимание, но у местных кожа пористая, а у Максима — гладкая. Он чужак.

— Неужели ключевой момент книги — объяснение Максима и Странника — и в сценарии сопровождался сокрушительной дракой?

Марина:В самом романе начало драки есть. Но режиссер именно так увидел встречу Максима и Странника. Это яростное столкновение двух мужчин, двух идеологий. Взорван Центр, погибли люди — сотни! Идет армада Островной империи, и неизвестно, удастся ли ее остановить. Разваливается страна, активизируется криминал, происходит стихийная революция — будут тысячи, десятки тысяч невинных жертв! Странник это понимает. С его точки зрения, то, что совершил Максим, — военное преступление. Да, Максим не знает всего. Но и знал бы, все равно заплатил бы эту цену, такой он человек. «Пока я жив, никому здесь не удастся построить новый Центр».

Сергей:И заметьте, этот поединок заканчивается ухмылкой-улыбкой Странника, в чем-то признающего право юнца действовать именно таким образом. А мы давайте признаем право Бондарчука увидеть и построить финальную сцену фильма так, как он это сделал.

— Если фильм ориентировался не только на читавших книгу, то мне кажется не очень убедительным визуальное решение начала этой сцены — да, Странник говорит по-немецки, но лишь малая часть аудитории может догадаться, что «дурак, сопляк» сказано именно на земном языке.

Сергей:Для того и понадобились часы. Саракшанские часы — с двумя циферблатами, с одной стрелкой. Земные — другие, привычные нам. Часы Странника в этой сцене служат паролем.

— Еще один из ключевых моментов фильма, фактически выворачивающий наизнанку идеологию книги: при захвате резиденции Неизвестных Отцов один из подпольщиков ставит на «ноги» фигурку башни ПБЗ. Тем самым нам непрозрачно намекают, что башни будут использоваться и в дальнейшем. Был ли этот момент в сценарии?

Сергей:Именно этот жест подпольщика — находка режиссера.

Марина:«Большинство в штабе надеется когда-нибудь захватить власть и использовать башни по-старому, но для других целей», — это ведь из романа цитата. Конечно, Зеф и Вепрь — не большинство, мы с ними сроднились, мы верим, что они не такие… Впрочем, Максим ведь пообещал, что, пока он жив, другого Центра не будет.

Сергей:Нам непонятно, почему многие зрители так рьяно ополчились против жеста подпольщика? Что это за идеализация революционеров? Вполне возможный вариант развития событий. Вспомните наши революции и путчи — разве диковина, когда жертвы сами становились узурпаторами? В этом сложность мира — и Саракша, и нашего.

— Как известно, было два варианта книги: изначальный, где Максим носит фамилию Ростиславский, а страной правят Неизвестные Отцы. И цензурированный, «детлитовский», где Максим стал немцем Каммерером, а правители — Огненосными Творцами. В фильме действуют Каммерер и Неизвестные Отцы. Чем вызвана такая «промежуточность»?

Сергей:Мы использовали окончательный вариант «Обитаемого острова», редакции Бориса Стругацкого от 1992 года. Не «Легион», а «Гвардия», не «Огненосные Творцы», а «Неизвестные Отцы». От идеи восстановить имена Ростиславского и Павла Григорьевича отказался сам Борис Натанович — они «вжились» в свои имена и стали героями других книг.

— Зачем в сценарии остались Голованы? Они в фильме не несут никакой смысловой нагрузки. Если у Стругацких это была сюжетная ниточка, отправляющая к другим произведениям, очередная отработка одной из любимых тем писателей — нечеловеческий разум и образ мышления, то в фильме это «ружье не стреляет». Совсем.