Джефф Райман - Детский сад

— Волшебница, — разводила руками Сцилла.

МИЛЕНА ВСПОМИНАЛА СОН.

Она находилась в космосе, в невесомости, пристегнутая к койке, чтобы не уплыть. Причем голова тоже была привязана к подушке.

И вот из тумана того нелегкого сна, из света и безмолвия, выкатила на своей коляске Хэзер, Читавшая Маркса. Она широко улыбалась, чем-то очень довольная. На Хэзер было ниспадающее складками одеяние Вергилия.

— Глянь-ка, кого я тебе привела, — сказала она, лучась из-под своих толстых очков.

И тут среди безмолвия и света послышался голос. Он говорил без слов, но Милена его узнавала. Во сне она почувствовала, как глаза ей щиплют слезы, и ощутила томную, тоскующую радость теплого объятия. Не прибегая к словам, голос словно указывал ей, чтобы она ставила Данте по-своему. Он давал ей свое соизволение.

Ничему не удивляясь, Милена увидела, как вдоль газонов лондонской Набережной ступает Данте. Глаза его, нос и подбородок были хищными и острыми как кинжалы. События его эпохи вынуждали Данте быть политиком. Он был Вампиром Истории и направлялся в кафе «Зоосад». Там, в Зверинце, он встречался с Бестиями, и в их глазах видел отражение собственной алчности, собственного коварства и злости. Он всходил по ступеням, а над куполом Зверинца всходило солнце, и Солнце это было Богом — так гласила музыка Ролфы.

И, пройдя сквозь завесу пара от кофейного бачка, он опустился на скамью напротив Сциллы, которая вершила над ним свой суд.

«Ханжа. Гневливый лицемер. Одержимый спесивец», — казалось, говорила она. Хотя Сцилла представала в виде рассеянного спектра, голос был не женский, а скорее призрачный. Это был Вергилий — не мужчина и не женщина. «Есть одно место, — говорила она, — где находится лишняя одежда». И через ворота повела Данте на Кладбище, а створки ворот за ними гулко захлопнулись. Они пробирались через темноту, минуя души мертвых, подобные пустой и ветхой одежде, пока не вышли на свет.

Там за столом сидела и пела Ролфа, а рядом с ней болтала ногами Люси.

«Мы Беатриче», — изрек голос.

«Ведь это же ты; правда, Ролфа? Ты же действительно здесь, со мной. Кто же еще мог оркестровать “Комедию”? Кто еще мог столь решительно возвратиться из мертвых, ступая по дороге в моей голове? Эта дорога — из зарубцевавшейся ткани, посредством которой я сообщаюсь с Консенсусом. Ах вот ты где, любовь моя. Все еще где-то там, сидишь и поешь за завесой темноты».

Милена поднялась и спустилась, и переработала «Комедию» по-своему — в извивах туннелей Лик-стрит, средь частокола лесов Зверинца. Милена доставила «Комедию» обратно на Землю.

МИЛЕНА БЕЖАЛА ОТ ТРОУН. Она перебралась на Болото — широкое устье Темзы между Лондоном и морем. В некотором смысле она бежала и от себя.

Она вспоминала, как пел мальчишка. Он стоял на плоском отполированном носу лодки. Он управлял ею, отталкиваясь длинным шестом от дна, — высокий, худой, с размеренно двигающимися под темной кожей веревками мышц, отчего ноги у него напоминали отполированные узловатые коряги.

Милена сидела в умиротворенной полудреме, чувствуя облегчение оттого, что ей удалось благополучно скрыться. Три месяца она поживет на Болоте — там, где ее никому в голову не придет искать. Это пока. А потом она отправится в космос.

Она поглядывала на текучие блики света, ленивой рябью играющие на воде кофейного цвета, и потихоньку клевала носом. Веки сами собой смежались. Уютно журчала вода, в момент толчка образуя вокруг шеста мелкие бурунчики. Сухо шуршал тростник, когда лодка задевала его, проталкивалась там, где канал сужался.

Резко захлопали крылья. Милена подняла глаза: сорвавшись с места, откуда-то вылетела болотная куропатка, черная, с красной головкой. С шумом взбрыкивая в захлюпавшей воде, поспешно отдалялся от лодки потревоженный ею буйвол. Пуская ручейками воду из ноздрей, он проводил лодку взглядом, одновременно робким и недовольным.

А вон там, в тростнике, еще один буйвол. Слышно было, как где-то в отдалении его звонко кличет детский голос: «На-на-на-на-на-на!» Среди высоких стеблей тростника сновали гибкие тени, мимолетно появляясь и исчезая. Их бегу грациозными поклонами вторили серебристые верхушки камышей. Сверху в воздухе кружили цапли.

— Буйволы, они еще глубже могут забираться, — пояснил мальчуган. — Тут, где вы сейчас, для них считай что мелководье, пастись в самый раз.

Он попробовал толкнуться в сторону от утлого канала, отчего плоскодонка угодила на кочку жухлой осоки и болотных трав.

— Ш-штоб тебя, — прошипел он. — Дождей совсем нет. Все мои обходняки пересыхают.

Выскочив наружу, он проворно затащил лодку на илистый нанос. Там, где ноги у него погружались в чавкающую жижу, наружу устремлялись пузырьки болотного газа, наполняя воздух вонью от гниющего тростника.

— Что, проблемы из-за того, что мало дождей? — поинтересовалась Милена.

— Да пока еще куда ни шло. Хотя еще немного, и совсем каюк, — сказал он.

Протащив плоскодонку по грязи до ближайшей протоки, мальчишка-лодочник столкнул ее в воду, а сам пошел вброд между двух строений, огороженных высокими тростниковыми плетнями. Там он опять запрыгнул в лодку и, оттолкнувшись шестом, вывел ее на широкий прямой канал.

По обе стороны канала до самого горизонта тянулись тростниковые хижины. Из-за загрязненного воздуха те из них, что маячили в отдалении, дрожали в золотистом мареве, какое обычно бывает предзакатной порой.

Хижины по форме напоминали караваи; на крышах кочками росла болотная трава. Они стояли на прочном фундаменте из коралла, низкой стеной окаймлявшего канал. На берегу в пыли возились куры. Женщины, склонясь на корточках, черпали из канала чайниками воду. Низко сидящие лодчонки швартовались в несколько рядов справа вдоль канала. По середине вверх по течению в лодках отчаянно гребла ребятня, направляясь к Большому Барьерному рифу. Риф ограждал от воды Центральный Лондон. За воротами шлюзов располагались торговые ряды Ямы.

Бойко подплывали и отчаливали всевозможные лодки, ялики и каноэ, привозя и отвозя партии товара. В них горками громоздились капустные кочаны, кресс-салат, сухой тростник или изделия из него, разнообразные ткани из водных растений.

— Ах ты, Противная моя! — с широкой улыбкой окликнула Милену женщина, сидящая на носу своей лодки, рядом с надежно укрепленной в узком пространстве жаровней. — Жареные каштаны, просто объедение! Капустка — хрум-хрум, свежая-пресвежая! Редиска, лук, зелень, да и поджарочка имеется! Кушать, наверное, хотим?

Милена, заставив себя улыбнуться, покачала головой. Ей говорили, что народ на Болоте будет называть ее Противной, не вкладывая в это никакого отрицательного смысла. Члены Партии на Болото заглядывали редко и потому не успели осточертеть. Для партийцев здесь поэтому даже построили новый дом.