Джефф Райман - Детский сад

Данте восходил, а вместе с ним в Рай попадал и зритель. Небо наверху заполняли древесные кроны. Эдем оказался Архиепископским парком около Ламбетского моста.

Это был парк в том виде, в каком его запомнила Милена в день своего рождения. Под плавное течение музыки Ролфы деревья вбирали и источали свет. Но теперь там было еще одно дерево, новое.

Оно накладывалось на памятный образ парка, отчего было слегка расплывчатым — огромное дерево с грациозно свисающим занавесом из ветвей и мозаично пестрой корой. Листья напоминали кленовые, только были немного поменьше. И в «Комедии», и на самом деле дерево это называлось Древом Небес. При виде его на глаза Милены безотчетно навернулись слезы — хотя она и не помнила, где могла видеть это дерево раньше.

К Древу Небес была цепью прикована телега уличного торговца. Она символизировала Истину. А у Данте она была символом католической церкви и затем уносилась древним змием в виде дракона. Данный вариант «Комедии» состоял из двух аллегорий — старой и новой, — из которых обе были доступны зрительскому пониманию благодаря вирусам-суфлерам.

Старой телегой завладевали Вампиры Истории и Зверь, Который Был и Которого Нет [30] Откровение Иоанна Богослова, 17:11. . Кожа у древнего змия матово лоснилась, отражая в своих чешуях мимолетные сцены былого и призрачные лики. Змей символизировал историю, и он же символизировал память. Под взвихрения и раскаты музыки Ролфы он похищал Истину. Так закончилось краткое представление предыдущей Песни. Сейчас должна была начаться новая Песнь, заключительная.

Мир на мгновенье погрузился в тишину и темноту.

«Из безмолвия в безмолвие», — произнес голос у Милены в ухе.

— Ты перестанешь болтать или нет! — крикнула она, оборачиваясь к Майку Стоуну. Тот непонимающе на нее уставился. «Это не он», — спохватилась Милена. Но тогда кто? Она прижала ладонь ко лбу.

Послышались голоса. Это были Наяды, поющие на народной латыни, которую называли «собачьей». Вирусы знали: они символизируют семь главных и три библейские добродетели. У Милены они представали в виде реальных людей. «Мы сами себе добродетели».

Тут были Король Билли и Бирон. А еще Гортензия. Рядом стояли Джекоб и Мойра Алмази, а с ними Питерпол, и Эл, и Хэзер. И Смотритель Зверинца. И даже Чао Ли Сунь.

“Deus venerunt gentes” [31] “Deus, venerunt gentes” (лат.) — «Боже, пришли язычники» (начало 78-го псалма). , — пели они.

«Не хочу я сейчас это слышать», — подумала Милена. В голове у нее плыло. Казалось, пению вторят сами стены, сам воздух, а свет рябит, как при мигрени.

Я слишком больна, у меня нет сил терпеть». Можно перебраться внутрь, в спальню, но и там не будет спасения ни от света, ни от звука.

И она вынужденно смотрела, улавливая при этом все огрехи. Вот здесь слишком резкий переход (чуть моргнул фон при переключении). А здесь, в отличие от текста самой «Комедии», псалом пропевается полностью.

Наяды пели 78-й псалом. Насчет того, в каком объеме его петь, не было намека ни у Данте, ни в партитуре самой оперы. Ролфа в том сером фолианте ограничилась лишь скупой ремаркой: «См. постановку псалма».

«Где? Какую постановку?» — постоянно недоумевала Милена. Когда же прибыла оркестровка Консенсуса, псалом там был изложен полностью. Откуда он взялся?

Милена все поглаживала Пятачку уши.

Войлочная кукла совсем уже износилась. Неожиданно под воспевание добродетелей у Пятачка разошлась на спинке молния, и оттуда, к изумлению Милены, выскользнула крохотная черная книжица.

Нечто темное, безмолвное, скрытное. Золотом отливали литеры на обложке: «СВЯЩЕННАЯ БИБЛИЯ».

Рука у Милены флюоресцировала, и в ее свечении вполне можно было читать. Она открыла книжку. «Старый и Новый Завет», — гласила надпись.

А внизу приписка, от руки: «Для аудитории вирусов».

«Боже, боже мой», — прошептала Милена.

Она перелистала страницы. На каждой из них, совершенно микроскопическим почерком, были прорисованы линейки с нотами. До каких, интересно, пределов может доходить у Ролфы эта бисерность? До каких бесконечно малых, бесконечно скрытых величин? Ролфа словно состязалась сама с собой, каждую последующую часть выводя мельче предыдущей.

— Майк! Майк! — закричала Милена. Дрожащими руками она показывала ему раскрытую книжицу. — Майк! Она снова, снова себя показала! Теперь она переложила на музыку всю Библию, разрази меня гром!

Майк, взяв книгу, смотрел в нее с ошарашенным видом. Каждое слово Послания Иакова (где сейчас открыта была страница) сопровождалось нотами.

И Милена поняла: эта книга не единственная. Есть и другие.

— Майк, — сказала она. — Пусть устроят обыск, обшарят весь ее дом. Там обязательно отыщутся другие книги. Весь Шекспир. «Дон-Кихот».

И «В поисках утраченного времени» Пруста. И еще и еще.

Милена откинулась на подушки. Ее опять мутило.

Она, «Комедия», не была предназначена для исполнения. Замысел Ролфы был оригинальней. «Надпись указывала: “Для аудитории вирусов", а я не поняла. Слушать просто музыку — можно помереть со скуки. Ролфа сказала это напрямую, а я, дура, не поняла. Ноты были написаны не для исполнения ! Она это сказала и тогда, при нашей последней встрече.

«Комедия» не была новаторской оперой. Она была просто новой книгой.

Книгой, которую читаешь, а вирусы сами тут же кладут ее для тебя на музыку. Как слова, которыми Сати снабжал свои фортепианные опусы, — они служили лишь для развлечения пианиста, а не для декламации на публике [32] Эрик Сати (1866–1925) — французский композитор, по мнению многих музыковедов намного опередивший свое время. Любил печатать ноты красной краской и писать к своей музыке абсурдные на первый взгляд пояснения. .

А спектакль — это все моя затея».

У Милены снова мучительно кружилась голова, как тогда в невесомости. И огненная жидкость в желудке горела огнем.

— Сейчас, наверно, сблюю, — выдавила она.

Майк забарахтался, поднимаясь за тазиком и полотенцем. Но так и не успел.

У Милены, к собственному удивлению, не хватило сил даже снять ноги с кресла. Рвота по подбородку стекла на одеяло и платье. Досталось и Пятачку (будет теперь попахивать срыгиванием не только детским, но и взрослым).

— Ох, Милена-Милена, — сочувственно приговаривал Майк.

— Чертовы Наяды, — ворчала та, не пытаясь ему помочь.

Беспомощно полулежа в своем кресле, она смотрела на Люси. Люси в роли Беатриче, с задумчивой улыбкой поющую старческим голосом:

Люси, канувшая тогда как в воду, неведомо как сумела записать для «Комедии» всю свою партию. Вот такая странность. Очередная странность.