Джефф Райман - Детский сад

«Десять миллиардов часов; подсчет продолжается…»

А ведь впереди еще столько всего. Семнадцать лет… Жить остается еще столько же — лет семнадцать, от силы восемнадцать. Пора, пора посвятить себя делу. Милена пошла, словно отмеряя шаги. Время, вот в чем проблема. Она-то по наивности считала, что может его контролировать. Куда там! Наоборот: это оно, время, взметает ее, как сухой листок, несет по ветру сквозь жизнь — теперь уже без Ролфы — и будет так нести до конца дней. Однако и то, что она успеет сделать, навечно пребудет с ней и уже никуда не исчезнет, даже если наступит конец света. Вот только его и можно будет назвать настоящей концовкой.

«Двенадцать миллиардов часов; подсчет продолжается…»

Милена шла, пятясь назад, чтобы не расставаться взглядом с последними лучами солнца. Сама того не замечая, она тихонько напевала:

А где-то там , подобно дождевым каплям, искрились и звенели голоса Консенсуса, взывая:

Ролфа Ролфа

Ролфа Ролфа

Ролфа

То были голоса детей, страдающих, бесприютных, истосковавшихся по любви. И они возглашали:

«Она хочет услышать твою музыку. Короне Мира угодно, чтобы ты пела».

И схема сама собой сложилась в мысль и изрекла, как будто в некотором удивлении: «В самом деле? Что ж, ладно». Это была схема, в свое время привычная к пению в темноте и порождению музыки из безмолвия.

Сверкнула вспышка умозрительного света.

Он поглощал, ослеплял, и его сполохи рассеивались, подобно призрачным херувимам.

Вместе со светом грянул грандиозный, вселенской мощи аккорд, населенный сонмом голосов и инструментов; звук, подобный не то началу, не то концу света. Звучание сопровождалось исполинским эхом. И вот из ниоткуда начал взмывать голос — вначале невесомо тихий и невыразительный, словно звон тишины в ушах:

Скрытая мысль вторила словам, как удару вторит острие:

«И вот он, конец Комедии, и музыка в нем та же, что и в начале».

При этом очнулся некто, способный оркестровать мысль и ощущения. Слепящий свет как будто унялся, давая возможность зрению привыкнуть к нему. Причудливыми бастионами и горными кряжами величаво громоздились облака, уходя слой за слоем в запредельную даль, пронизанную снопами света, перемежающегося с полыньями теней и межоблачными расселинами, полными льдистого тумана. Поистине бесконечность света и простора, мир без конца и края.

Зрители почувствовали у себя на лицах ветер, и пульсацию крови в висках, и то, как врывается в легкие холодный воздух, — ощутили и прониклись ностальгией по собственной плоти. А из завес тумана бесшумной чередой выходили Ангелы — в темном, с покрытыми белым гримом, по-детски округлыми лицами. Ярко выделялись их черные одеяния, губы и обведенные глазницы.

Ангелы были Вампирами. Они выступали единым хором. Был здесь Т.-С. Элиот с зеленоватым лицом, чтобы было видно, что он болен. И мадам Кюри, лучившаяся потаенным светом своего открытия. На Лоуренсе Аравийском виднелись следы плетей; сестры Бронте покашливали, обнимая друг друга за талии. Какое-то время Вампиры Истории медлили, не решаясь вступить, и лишь подбадривали друг друга взглядами. Печать здоровья у них на лицах была неотличима от печати болезни.

И они запели:

И тут все разом словно схлынуло. Зрители канули в ночь, в иссиня-черное небо с россыпями звезд. Темнота, небо — все это было прежде света.

Под ритмичный бой барабанов воображаемая музыка подошла к твердому, четко оформленному финалу. Напоследок подумалось лишь, что та фраза прозвучала как предсказание: всем нам уготована жизнь в обители духа. Ролфа была свободна.

Дальше — тишина.

МИЛЕНА ВСПОМИНАЛА лицо Чао Ли Суня.

Волосы и бородка у него были черные, а жесткие узкие глаза улыбались. В общем, не блаженный старичок святой, а молодой повстанец-изгнанник из Китая, который так нравился женщинам.

— Проблема, — вещал Чао Ли Сунь, — во времени. — Плавным движением он описал две окружности, двигая руками в противоположных направлениях. — Время движется вперед с расширением пространства. Но пространство также сокращается, и время движется в обратном направлении.

Обе его руки скрестились, как во время молитвы.

— Они пересекаются в точке, именуемой Сейчас. Сейчас извечно, вне времени. — Слышалось стрекотание камер. — Нет единого течения времени. Нет причины и следствия. — Лицо изгнанника было по-детски печальным. — Получается, и рассказывать не о чем, — сообщил он.

СПУСТЯ ЧЕТЫРЕ ГОДА после ухода Ролфы Милену считал Консенсус. Теперь и ее личность была запечатлена. Волна гравитации и мысли хлынула внутрь, наполнив до отказа. Вся ее память, все ее сущности на минуту разбухли как надутые шары. Ее прошлое сделалось Сейчас.

Она вспоминала ту ночь, когда опять дали электричество. Милена стояла на мосту Хангерфорд в тесном окружении незнакомых людей и друзей.

С ней была вся труппа «Бесплодных усилий»: Бирон, Принцесса и все остальные. Сцилла тоже была здесь. Они удобно встали в уголке смотровой площадки, где не очень давила толпа. Набережная за рекой колыхалась морем людских голов. Стоял поздний летний вечер, когда небесная синь обретает серебристый оттенок. Было тепло, с мягким, шелковистым дуновением ветерка. На том берегу, как раз на фоне заката, возвышалась серая громада здания «Шелл-Мекс».

Бирон вынашивал ребенка. По мнению большинства, он смотрелся исключительно гротескно. Плод крепился к кишечнику, отчего всю заднюю часть будущему отцу невероятно разнесло, так что спать приходилось в специальном шезлонге. Борода у Бирона поредела, а зубы посерели и сделались хрупкими, да еще и покрылись какими-то пятнышками — после рождения ребенка ему их придется отращивать заново. Резкая посадка могла привести к трагическим последствиям. Хотя неизвестно еще, чем для него окончатся роды.