Журнал «Если» - «Если», 2011 № 09

— Хоть от этого он нас избавил, — проворчал я.

Затем висящие тела начали исчезать, таять, испаряться. Пятью минутами позже комната уже представляла собой обычную гостиную начала двадцатого столетия, наполненную тенями не от мертвых тел, а от предметов. Лампы вернулись к жизни, их лучи становились все ярче, пока уютный домашний свет окончательно не разогнал тьму. Стив рухнул на диванчик и отключился, я же прошел к винному шкафу, нашел чистый бокал и вылил в него остатки «Реми Мартин» — на дне бутылки было примерно на палец жидкости. Выпив бренди одним глотком, я принес из главной спальни одеяло и накрыл им распростертое тело моего клиента, затем выключил все лампы, кроме одной, и отправился домой спать. Я не мог думать ни о чем другом, даже если бы от этого зависела моя жизнь.

Тем не менее, когда я лежал, натянув до подбородка одеяло, во мне начала обретать форму стальная решимость. В конце концов, я сын своей матери: я тоже нахожу невыносимым, когда человек вынужден в собственном доме терпеть подобную травлю.

— Веллингтон Микс, — воскликнул я вслух, — на этот раз ты зашел чересчур далеко! Приготовься к ответу за свои дела!

Чистая бравада, разумеется. Однако этой ночью я спал крепко, зная, что теперь это уже не просто профессиональные трудности — это битва, и я останусь в ней до самого конца.

Сон является порой лучшим лекарством. Я проснулся в свой обычный час — семь утра — с готовым планом в голове. Может быть, мое подсознание умнее, нежели бодрствующее «я», или же, пока я храпел, меня осенило озарение. Как бы там ни было, я чувствовал себя в форме: сначала теплый душ, за которым последуют яйца и кофе, за которыми последуют действия.

В девять часов я уже сидел в своем «лейзи-бое», а еще двадцать минут спустя мама откликнулась на мой зов. Я вкратце описал ей события прошлого вечера, а затем спросил, не сможет ли она связаться с несколькими усопшими.

— Если они пережили смерть, я их отыщу, — заверила мама. — Когда и где они тебе понадобятся?

— Сегодня днем они нужны мне здесь. А вечером должны появиться на Меррит-стрит.

— Приготовь мне выпить, милый, — отозвалась она, — и часик подожди.

К десяти двадцати я снова сидел в кресле, «олд-фэшенд» стоял на столе, а шторы были задернуты. Вскоре из темноты начали проступать колышущиеся фигуры — сперва просто неясные очертания, которые затем наполнялись и становились все больше похожи на тела. Все они принадлежали мужчинам, что меня не удивило — южная рыцарственность не позволяла вешать женщин, кроме разве что самых отвратительных убийц. Мои посетители предпочли явиться не в полосатых тюремных робах — о которых они, скорее всего, хотели бы забыть, — но в той одежде, которую носили, когда были свободными людьми. На одних красовались помятые цилиндры трубочистов, на других — белые холщовые балахоны художников, на третьих — фермерские комбинезоны и фартуки. Большинство носило одежду, обычную для работающих бедняков: рубашки без ворота и грубые штаны на подтяжках, которые они, наверное, называли «помочами». Их лица были суровы и костисты — лица первопроходцев, какими являлись их деды. В затемненной комнате их глаза казались бледными пятнами, в особенности у чернокожих, составлявших, по меньшей мере, половину контингента.

— Парни, — сказал я вслух, — вы меня слышите?

Головы согласно наклонились.

— Правильно ли я понимаю, что все вы приняли смерть от руки Веллингтона Микса?

Мне ответил чернокожий — его голос уже привычным образом просочился в мою голову.

— Да, сэр. Мистер Микс покончил со всеми нами, истинно так.

Собравшиеся обменялись скупыми улыбками. Еще один из них, белый, с особенно грубым и морщинистым лицом, сказал:

— Сукин сын. Я, конечно, сам просил судью о смерти, но…

— Вы сами просили о смерти? — перебил я.

— Да, сэр, просил. Я застрелил собственного брата, когда мы поссорились за картами — нарезались оба до бровей. Ну и решил, что заслуживаю смерти, а судья со мной согласился. И вот стою, веревка на шее, готовлюсь просить прощения у бедняги Буббы, когда мы встретимся по ту сторону. И тут этот Микс, нет чтобы просто дернуть рычаг и покончить с делом, начинает свою проповедь — и голосок-то у него еще какой противный! — о том, что я должен «васкаяться», и тогда Иисус «пвимет» меня в объятия. Будто бы я только что не выслушал кучу этой ерунды от проповедника, пока меня вели к виселице!.. Ну, я взбеленился — понимаете, это ведь было мое шоу, а не его, — рявкнул из-под своего черного капюшона и объяснил Миксу, что он может сделать с собой и каким образом. И тогда он укоротил веревку — прокляни его Господь, я ведь чувствовал, как он ее подтягивает! И из-за этого, когда он меня вздернул, шея у меня не сломалась, и я плясал в воздухе еще минут пять, прежде чем отключился.

Мне вдруг вспомнились дергающиеся, корчащиеся видения в доме Стива прошлым вечером. Посмертные сокращения мышц? Или же муки тех, кого Микс намеренно оставил задыхаться в петле? До сей поры палач представлялся, мне причудливым, довольно нелепым персонажем, место которому на страницах комиксов двадцатых годов, рядом с дедушкой Фокси и Тружеником Тилли. Однако эта фигура становилась все мрачнее по мере того, как я наблюдал устроенное им преследование моего клиента. Теперь я видел в нем чуть ли не дьявола, и его самодовольство и уверенность в своей правоте только ухудшали дело.

Я попросил парней составить мне компанию попозже этим вечером — мама покажет им дорогу, — оговорив, что нужно будет захватить с собой. Они отозвались угрюмыми смешками. Я прибавил, что, хотя и не могу вознаградить их, как они того заслуживают, но зато поставлю им выпивку. Ответом мне был очень странный звук — шорох и шелест, словно осенний ветер пробирался по полю, полному сухих кукурузных стеблей. Мгновение спустя я понял, что это такое: они мне хлопали! Еще бы, сколько времени им не случалось промочить глотку, беднягам.

После этого я позвонил Стиву, и сперва мне показалось, что он не будет участвовать в собственной вечеринке. Ослабевшим, унылым голосом он сообщил, что собирает вещи, намереваясь покинуть дом номер четыреста девятнадцать и переселиться в мотель. Я резко спросил его, неужели он такой трус, что откажется бороться за свой дом и семью. Услышав это, он взорвался гневной отповедью — хороший знак, — и я принес свои извинения. Дальнейшие переговоры привели к тому, что мы согласились встретиться у него дома в десять вечера. Он обещал попытаться уговорить нескольких членов группы «Смерти — смерть!» присутствовать, хотя питал мало надежды на то, что придут все, и совсем никакой, что Летти Лус вернется туда, откуда ее изгнал Микс.

— Ах да, еще кое-что, — прибавил я. — Запасите побольше кентуккийского бурбона, скажем, литров пять-шесть. Просто откройте бутылки и оставьте стоять.