Андрей Лях - Реквием по пилоту

Эрликон начисто утратил ощущение реальности. Он то плыл в сказочном сне, где ход вещей повиновался одному его желанию, то собственная плоть обрушивалась на него .во всем кошмаре своего страдания. Он впал в странного рода забытье, жгучая боль снизу жевала легкие, в позвоночнике сидел раскаленный гвоздь, но Эрлен то чувствовал, то терял это ощущение, точно наблюдая со стороны происходящее с кем-то еще. Он не разобрал, как при его приближении, не дожидаясь никаких приглашений, отвалил прочь откуда-то появившийся «Москито», как на проходке очень сложной «лестницы» они обошли Эдгара, он только ощущал, как вокруг сгущается мрак, и в краткую минуту просветления понял, что умирает. Круг мыслей сужался, звуки с трудом доходили из-за плотной пелены. Где-то рядом бесновался Кромвель, но это происходило как в чужом сне.

А Кромвель действительно орал не своим голосом:

— Мальчик, держи машину, я не могу тебе помочь, угроблю, ты живой, не умирай раньше срока, еще найдем время!

Он слегка прикоснулся к Эрлену, и тот чуть более осмысленным взглядом посмотрел на приборы. Сразу три желтых нуля горели на указателе топливомера, и риска шкалы уперлась в ограничитель. Форсажи и финты маршала съели все до железа, горючего на посадку не было.

— Не роняй машину! — надсаживался Дж. Дж. — Все в норме, сейчас сядем на баки, осталось пятьсот метров!

Эрликон не чувствовал ни боли, ни рук, ни ног. Закостеневшие пальцы не выпускали ручку, но он этого не замечал, в глазах сходились и расходились лиловые пятна, но вот уже и глаза пропали, и не стало ничего. Возможно, надо было сделать последние усилия, собраться, побороться, но связь этих понятий распалась; что-то толкнуло, приподняло, и сверху-сбоку выплыла чудная хрустальная решетка. Эрлену показалось странным, что она не цветная, и решетка тотчас же воссияла разноцветными огнями. Потом она погасла, и с нею закончилось все. Жизнь прекратилась.

На миг он вынырнул из темных пучин: вокруг стояли туманы, чей-то голос издалека произносил невнятные слова, он различил только одно — «адреналин», затем, спустя некоторое время, другое — «внутривенно», и действительность опять исчезла.

Потом Эрликон приподнял веки и с трудом разомкнул лес ресниц. Белая спинка кровати, белая дверь, белые стены. Он жив. Вот так сюрприз. Вот так штука. И может дышать. Но вот шевелиться нет возможности никакой, да и, правду сказать, желания тоже.

— Ага, проснулся, — в ногах постели сел Кромвель. — Ночь была, ночь плыла, все объекты разбомбили мы дотла. Ну, счастлив, что могу тебя поздравить первым — мы выиграли этап. Да. Не трудись задавать вопросы, разговаривать тебе нельзя, я сам все расскажу. Тысяча шестьсот двадцать два очка, ни одного штрафного, тридцать девять сорок пять — время не очень рекордное, но вполне приличное. По общей сумме мы вышли на третье место — впереди Баженов и Такэда, разница смешная, не больше ста. Японец починился и перелетал, но все равно не дотянул. «Боинг» с «Локхидом» подали на нас в суд — вздор, шансов никаких.

Эрлен разлепил губы и чуть слышно спросил:

— Где мы?

— Как ни странно, на этом свете, в первой клинике Медицинского университета, и пребываешь ты здесь уже четвертые сутки. За время полета ты умудрился похудеть на шесть килограммов, получил инфаркт надпочечников, десяток кровоизлияний и еще что-то. Но держался ты прекрасно, а как сумел посадить машину — загадка, полная мистика. Если ты скосишь глаза направо, то увидишь стеклянную стенку, а за ней — пару волосатых ног. Там лежит наш собрат по духу Вертипорох. Двое суток мы с ним сидели возле такой же вот стены и смотрели на твои приключения — зрелище было увлекательное: в тебя засунули штук двадцать трубок, а вокруг носилось полторы дюжины врачей. Ну, потом к нам вышли и сказали, чтобы мы шли спать, дело пошло на лад… Мы отправились к Шейле отметить победу и слегка перебрали, бедняга Вертипорох тоже получил трубку в живот. Я попросил главного врача положить его здесь, и, таким образом, весь экипаж в сборе. — Кромвель поднялся и пошел в угол палаты. — Самое же главное вот что. Бэклерхорст — вот поздравительная телеграмма от него — прислал нам много-много разных бумажек. На этом столике лежит контракт, страховка, чековая книжка и так далее. Феодал задавил своих супостатов, и мы теперь официально представляем «Дассо». Рекламщики у нас попляшут… Цветы принес Реншоу, наговорил комплиментов. Тут газеты — потом почитаешь — — называют тебя то ли безумцем, то ли гением. По телевизору гоняют наши выкрутасы, целая стая репортеров внизу только и ждет, чтобы ты пришел в себя. Посмотрим, что напишет «Интеллидженсер». Испанская барышня пока что не звонила… Так, идут, сейчас тебя будут кормить. Между прочим, вот это Шейла испекла — не очень, но есть можно.

«Интеллидженсер» написал так:

"Вместе с классом машины Эрлен Терра-Эттин сменил свою мягкую артистичную манеру на жесткую и агрессивную. В этом новом качестве он явно нашел себя: подобного летного совершенства ему еще никогда не удавалось показать. Особенно впечатляет стартовый каскад — это фейерверк, взрыв, самолет демонстрирует все шесть степеней свободы на максимальной скорости, а фигуры укладываются одна в другую, как русские матрешки. Характерно восклицание одного из зрителей: «Смотрите, да ему все равно, каким концом вперед летать!»

Однако позволим себе заметить, что дело далеко не в том, что Терра-Эттин стал героем этапа, и даже не в феноменальном блеске его успеха — равно как и успеха «Дассо». На наш взгляд, феномен заключается в том, что впервые со времени двадцать вторых Олимпийских игр, а в них принимал участие сам основатель мемориала, появился пилот, стремящийся выиграть кубок Серебряного Джона именно в манере кромвелевской школы. Мы согласны с теми, кто возразит, что элементы кромвелевского пилотажа — «кромвелевское сокращение», «кромвелевский переворот» — прочно вошли в спортивную практику. Однако очевидно и то, что эта практика не является обыденной.

Да, кое-что перестало быть сенсацией. Кое-что. Но впервые весь полигон сначала до конца пройден в чисто кромвелевском стиле, включая скандал, поднятый компаниями «Боинг» и «Локхид Эркрафт». Можно подумать, что вместе с техникой Терра-Эттин перенял и некоторые черты характера знаменитого летчика. Нечего и говорить об исполнении фигур, которые много лет считались достоянием тренерского бреда — «плоский штопор» с заходом с обратной точки, прохождение «лестницы» на «одной руке» и уж вовсе цирковая посадка на взрывную волну от отстреленных баков. Сам Кромвель только дважды, и то будучи зрелым мастером, решался на подобный фокус.

Как известно, победа куплена дорогой ценой, и до сих пор никто не может точно сказать ни когда Терра-Эттин покинет клинику, ни сможет ли он принять участие в завершающем этапе. Но как бы ни сложилась его дальнейшая судьба, именно ему мы будем благодарны за возвращение на мемориал кромвелевской школы…"