Андрей Лях - Реквием по пилоту

Дорожный ветеран показывал себя наилучшим образом и радовался возврату к шальной рокерской молодости. Неутомимо отплясывали передние амортизаторы, беззвучно дышали атмосферы, закачанные в шипованную резину, принимая удары каменных коронок; с жаром танцевали шестеро поршней в своих масляных рубашках, выписывая в цилиндрах извечную "У", и длинные, косо срезанные литники новых покрышек неистово колотили по зернистому граниту.

На фоне ярких лунных бликов рисовались темные контуры мелких колючих кустов; далеко слева размытой черно-белой мозаикой смутно проступали отроги гор Котловины; вой двигателя уносился к звездам, но Кромвелю и этого показалось мало.

— Музыку, — приказал он. — Включи на внешние динамики.

Что же, настал черед и старине «харли» пасть жертвой маршальской меломании. Стимфальские музыкальные автоухари — а там даже у иного таксиста полмашины занимала какая-нибудь квадросистема и еще саксофон торчал между колен — произвели на Серебряного Джона неизгладимое впечатление. Такого в дни его молодости не бывало. Ничего. В «харлее» были незамедлительно произведены необходимые доделки, и за время болезни Эрлена старичок украсился двумя обтекаемой формы колонками по тысяче ватт каждая. Теперь предстояло испытать их в деле.

— Втыкай, втыкай, — сказал Дж. Дж. — Нас и так за сто верст слышно.

Кассета ушла в гнездо, и — о ужас! — Вертипорох перепутал записи! Вместо подобающего случаю «Полета валькирий» волшебство ночи разорвал кантри-стайл «На берегах Огайо» — деревенские страдания грянули между небом и землей бесхитростно, зато с душой:

I plunge my knife into her breast While gently in my arms she rest She cried: «O' Willie, don't you murder me I'm not prepared for eternity».

I took her by the lilly white hand And let her down by the river's strand First I picked her up, then I cast her down Stood and watched her slowly drown —

и залихватский наигрыш губной гармошки лился над скалами!..

Тем временем местность вокруг менялась. Кустарник исчез, пропали песок и щебень; удивительные надолбы под колесами приобрели уклон к югу, а впереди показалась гряда холмов со столообразными вершинами, похожая на позвоночник гигантского зверя, — приближался каньон Альмадены.

И вот с какого-то места каменная поверхность, похожая на брусчатку, действительно стала брусчаткой. «Харлей» проскочил один мощенный шлифованными блоками желоб, за ним второй.

— Стоп, машина, — велел Кромвель. — Глуши мотор, приехали.

Странное это было место. Бесчисленные ряды идеально подогнанных друг к другу камней тупо скалились в лунном свете; там и сям темнели провалы колодцев, отличающихся по размеру, но с безупречно выдержанной геометрией и так же идеально облицованные все тем же тесаным гранитом; полная тишина, до шума пульса в ушах, стояла кругом: не было слышно даже сверчков и цикад. Неизвестно почему Вертипороху сделалось жутко, разбросанные повсюду черные дыры заставляли ждать, что из них вот-вот… но дальше механик и думать не стал.

— Где… где… где это мы? — едва слышным шепотом спросил он.

— Это рудник, мы на верхней кровле… Ты прислушивайся, здесь акустика — дай бог. — Маршал стоял на заднем сиденье и озирался, вытянув жилистую шею; было ясно, что романтические страхи не имеют над ним никакой власти, и Вертйпорох ощутил прилив горячей благодарности.

— Не едет никто, — произнес он уже гораздо уверенней.

— Да вижу, вижу… Мы, правда, обогнали их минут на пять. Ладно, трогай к монастырю.

— У меня кассета кончилась, а другой нет.

— Ставь сначала. — Маршал сокрушенно покачал головой. — Страх, подо что приходится выступать.

Утес, или выступ Фраскенн, — самый внушительный в той цепи, которая обрамляет Альмаденский каньон, и глубже других заходящий в Малый каньон, поэтому нет ничего удивительного в том, что Эрликону с его верхушки показалось, что площадка бывшего монастыря со всех сторон окружена пропастями. Однако наш пилот ошибался. От восточной стены — той самой, у которой Эрлен просил Ингу выйти за него замуж, — начиналась довольно пологая седловина, поросшая чем-то вроде можжевельника и соединяющая Фраскеннскую гряду со следующей, лежащей ниже по каньону. На этот-то соседний гребень и выскочили Кромвель с Вертипорохом в конце своего путешествия.

— Откати мотоцикл в лощину и приходи сюда с биноклем, — распорядился маршал. — Если я не ошибся, у нас пара минут… Да, флягу захвати.

— Что там, дом какой-то, — сказал механик, приникая к резиновым окулярам. Бинокль был с переводом на ночное видение и давал картинку, как при слишком ярком солнечном освещении.

— Это и есть аббатство, там в войну батарея стояла… Тихо! Слышишь?

Уже и без бинокля был виден свет поднимающегося на гряду автомобиля, и доносилось недовольное ворчание аристократического двигателя.

— Те же, часть вторая, — объявил Кромвель. — Ну, Дима, начинаем. Вставь шестой патрон и слушай меня внимательно. Инструкция простая. Сейчас мы доходим вон до тех кустиков, и ты ложишься в них головой. Как в поговорке. Ложишься не на живот, а на спину. В случае чего стреляешь в любого, кого увидишь. Лежишь и ждешь от меня команды; если услышишь стрельбу, то без всякой команды бежишь наверх, там метров сто, не больше, и стреляешь во всех, кто не Эрликон. Попадешь — хорошо, не попадешь — еще лучше, мальчика только смотри не зацепи. Выстрелы считаешь вслух — прямо так и кричи: раз, два… Как досчитаешь до шести, бросаешь пистолет в ближайшую рожу и падаешь куда-нибудь подальше. Прочее тебя не касается. Все понятно?

— Все понятно, — ответил Вертйпорох, чувствуя, как его спина вновь превращается в кусок льда.

— Ну и отлично. Укладывайся и жди. — С этими словами маршал канул во тьму.

Здесь я хочу отдать должное Вертипороху. Полностью поддавшись кромвелевскому гипнозу, он свято верил, что за проклятым кустом собралась вся международная мафия; он был готов к тому, что настал его последний час, и, лежа на холодном песке, прощался с жизнью; каждая поджилка его несуразно длинного тела тряслась от страха, но ему и в голову не приходило все бросить, убежать, забиться в какую-нибудь расщелину или тем более вскочить на «харлея» и умчаться прочь. Более того, он знал, что в нужную минуту поднимется, пробежит эту, вероятно последнюю в жизни, стометровку и будет стрелять и подставит шкуру под пули. Я безоговорочно признаю механика Вертипороха смелым человеком.

Однако первым из мировых злодеев, которого узрел Одихмантий, был все тот же Кромвель. Он распростерся рядом, и вид у маршала был задумчивый.

— Тут хитрость какая-то, — пожаловался он. — Куда-то мы заехали, нет никого. Земля, что ли, треснет и оттуда громилы полезут?

— А эти двое? — поинтересовался Вертипорох.

— Целуются в машине. Похоже на пикник. Оружия нет.