Жюль Верн - Клодиус Бомбарнак (перевод Е. Брандиса, Н. Брандис)

Вот уже час, как поезд перерезает обширный оазис. Потом пойдет сплошная пустыня. Почву там образуют аллювиальные наносы [41] Аллювиальные наносы образуются в результате деятельности текучих вод (пески, глина, суглинки, галька). , и тянутся они вплоть до окрестностей Мерва. И так будет до границы Туркестана — оазис и пустыня, пустыня и оазис. Пора уже привыкнуть к однообразию и монолитности путешествия. Правда, по мере приближения к Памирскому плоскогорью пойдут живописнейшие пейзажи. Этот горный узел русские «разрубили» совершенно так же, как Александр Македонский разрубил узел, связывавший в колеснице Гордия ярмо с дышлом, установив после этого, как известно, господство над Азией [42] В древнегреческой легенде о финикийском царе Гордии, который прикрепил ярмо к дышлу колесницы таким тугим узлом, что его невозможно было развязать. Между тем предсказание оракула гласило, что Азия достанется тому, кто сможет развязать Гордиев узел. Александр Македонский не стал его распутывать, но разрубил мечом. Жюль Верн намекает на присоединения Туркестана к России. .

А по ту сторону Памирского плато расстилаются бесконечные равнины китайского Туркестана и пески, пески, пески громадной пустыни Гоби. И снова потянется монотонная, однообразная дорога.

Половина одиннадцатого. В вагоне-ресторане скоро будет завтрак. А пока, вместо утренней прогулки, пройдусь по поезду.

Где же Фульк Эфринель? Я не вижу американца на его посту подле мисс Горации Блуэтт. Вежливо с ней раскланиваюсь и осведомляюсь о ее спутнике.

— Мистер Фульк пошел взглянуть на свой багаж.

Вот как, он уже «мистер Фульк»! Подождем немного, и будет просто «Фульк».

Величественный Фарускиар с самого начала забился с Гангиром в задний конец второго вагона. Здесь я застаю их и сейчас. Они сидят вдвоем и тихо разговаривают.

На обратном пути встречаю Фулька Эфринеля, спешащего к своей спутнице. По американской привычке он протягивает мне руку. Я признаюсь ему, что от мисс Горации Блуэтт уже знаю о его тревоге за багаж.

— О! — восклицает он. — Какая деловая женщина, какая выдающаяся негоциантка! Это одна из тех англичанок…

— Которые вполне достойны быть американками! — заканчиваю я.

— Wait a bit! — отвечает он, многозначительно улыбаясь.

Китайцев на месте не оказалось. Значит, они ушли завтракать. Проходя мимо, вижу на вагонном столике книжку, оставленную доктором Тио Кином.

Сочинение Людовика Корнаро, благородного венецианца.

С прибавлением советов, как исправить дурной характер, как пользоваться совершенным счастьем до самого преклонного возраста и умереть только в глубокой старости, вследствие полного истощения жизненных соков.

Так вот каково любимое чтение доктора Тио Кина! Теперь мне понятно, почему непочтительный ученик иногда в насмешку называет его Корнаро!

Кроме заглавия, успеваю прочесть еще девиз благородного венецианца:

Но я отнюдь не собираюсь следовать ему, по крайней мере, за завтраком.

В вагоне-ресторане застаю всех на обычных местах. Сажусь рядом с майором Нольтицем, который внимательно наблюдает за сидящим на противоположном конце стола господином Фарускиаром и его компаньоном. Нас обоих очень занимает этот неприступный монгол. Интересно, кто он такой?

— А что, если бы это был…

— Кто же? — спрашивает майор.

— Атаман разбойничьей шайки… тот самый знаменитый Ки Цзан… — отвечаю я, и самому становится смешно от такой вздорной мысли.

— Шутъте, шутъте, господин Бомбарнак, только, прошу вас, не так громко!

— Однако согласитесь, майор, это была бы одна из интереснейших личностей, вполне достойная самого подробного интервью.

Продолжая болтать, мы с аппетитом поглощаем завтрак. Приготовлен он очень вкусно. В Ашхабаде и Душаке успели запастись свежими продуктами. Из напитков нам предложили чай, крымское вино и казанское пиво; из мясных блюд — бараньи котлеты и превосходные консервы; на десерт — сочную дыню, груши и отборный виноград.

После завтрака выхожу на заднюю площадку вагона-ресторана выкурить сигарету. Туда же является и господин Катерна, который, видимо, сам ищет случая со мной заговорить.

Его гладко выбритое лицо, привыкшее к фальшивым бакенбардам, усам; голова — к черным, рыжим, седым, лысым или косматым парикам, в зависимости от роли, — все выдает в нем комедианта, созданного для жизни на подмостках. Но при этом у него такой веселый взгляд, такая прямодушная манера держаться, что сразу узнаешь в нем славного, искреннего человека.

— Сударь, — обращается он ко мне, — неужели двое французов могут проехать вместе от Баку до Пекина, не познакомившись друг с другом?

— Сударь, когда я встречаю соотечественника…

— И вдобавок еще парижанина.

— Следовательно, дважды француза, — добавляю я, — то не мог бы себе простить, если бы не пожал ему руки. Итак, господин Катерна…

— Вы знаете мою фамилию?

— Равно, как и вы мою. Абсолютно в этом уверен.

— И правильно. Вы — господин Бомбарнак, корреспондент «XX века».

— И ваш покорный слуга.

— Тысяча благодарностей, господин Бомбарнак, даже десять тысяч, как говорят в Китае, куда мы едем с госпожой Катерна…

— Чтобы играть комические роли в шанхайском театре, основанном для французов.

— Так вы все знаете?

— На то я и репортер! Могу даже сказать, господин Катерна, основываясь на некоторых морских словечках из вашего лексикона, что раньше вы служили во флоте.

— Верно, господин репортер. Я бывший командир шлюпки адмирала Буасуди на борту «Грозного».

— В таком случае не понимаю, почему же моряк отправился в Китай не морем, а на поезде…

— Это действительно может показаться странным, господин Бомбарнак. Но дело в том, что мадам Катерна, бесспорно первая провинциальная опереточная актриса, лучшая исполнительница ролей субреток и травести, которой никакая другая «не срезала бы носа» — извините, это по старой флотской привычке, — не переносит морской качки. Когда я узнал о существовании Великой Трансазиатской магистрали, то сказал ей: «Успокойся, Каролина! Пусть тебя не тревожит обманчивая и коварная стихия! Мы проедем через Россию, Туркестан и Китай сухим путем». И как она обрадовалась, моя милочка, такая храбрая, такая преданная, такая… я не нахожу подходящего слова! — такая талантливая инженю [44] Инженю — амплуа актрисы, исполняющей роль наивных девушек. , которая в случае надобности сыграла бы даже дуэнью [45] Дуэнья — в Испании — пожилая женщина, хозяйка, госпожа. Здесь: амплуа комедийной актрисы. , чтобы не оставить на мели директора театра! Артистка, настоящая артистка!