Журнал «Если» - «Если», 2011 № 10

Бродяга

После того как мне исполнилось одиннадцать, Земля загорелась.

Папа с криком вбежал в нашу комнату на орбитальной станции. Что именно он кричал, не помню. Помню его наполненные страхом глаза и как он схватил меня и перебросил через плечо. Потом проделал то же самое с моей младшей сестрой, Иренкой, и кинулся обратно, а мы болтались, как мешки с картошкой.

Он не захватил ни багажа, ни наших игрушек. Не взял даже мое специальное кресло.

Помню изгибающийся коридор, полный взрослых — кричащих, ругающихся, дерущихся. Один из них встал у нас на пути, и папа сбил его с ног. А ведь он за всю свою жизнь ни разу никого не ударил.

Четырехлетняя Иренка продолжала звать маму. Но мама была на конференции на другом конце станции, и в толпе мы ее не видели.

Я все думал о своем кресле. Если происходящее заставило папу забыть о нем, стоившем немалых денег, творилось нечто очень серьезное. Потом мы добрались до люка, ведущего к кораблю, — там стояли высокие люди с оружием, и папу они на борт не пустили. Он закричал на них, они что-то сказали в ответ.

Помню, как папа осторожно опустил нас с Иренкой на пол, крепко обнял и произнес:

— Мирек, ты старше. Тебе придется заботиться об Иренке. Иренка, я хочу, чтобы ты слушалась брата и делала все так, как он скажет. Вам придется покинуть это место, а я не могу отправиться с вами.

Люди с оружием расступились, пропуская экипаж, и попытались оттащить нас с Иренкой от папы.

Меня охватила паника. Я не хотел его отпускать.

Иренка брыкалась. Я визжал, потому что пинаться не мог.

Мы хватались за папину рубашку изо всех сил.

В конце концов, он крикнул на нас, и мы тут же умолкли, потому что никогда еще не слышали от него таких слов, да еще и произнесенных столь громко.

Он извинился, поцеловал нас, и тогда мы отпустили его воротник.

— Не забывайте меня, — попросил он, когда кто-то из экипажа потащил нас прочь. — Помните маму и папу. Мы всегда будем любить вас!

Корабль оказался набит битком, в основном детьми.

Когда до нас донеслись звуки тяжелых ударов, некоторые закричали от страха. Но я-то знал, что происходит. Мы отцепились от станции — я чувствовал, как исчезает гравитация.

Для меня это стало хорошей новостью. Отсутствие гравитации означало, что кресло мне не понадобится.

Взрослые, оттащившие нас от папы, с нами не разговаривали. Они второпях отыскали свободное место, пристегнули нас и убежали.

Иренка всхлипывала и шмыгала носом, а я держал ее за руку и смотрел в иллюминатор — кажется, я все еще пребывал в шоке и не осознавал, что произошло с нашей семьей.

Корабль удалялся от колец станции, вращавшихся в пустоте. Ускорение давило мне на живот, потом я почувствовал, как его направление изменилось на девяносто градусов. Меня бросало из стороны в сторону, вид за иллюминатором вращался… и тогда станция начала исчезать. Не знаю, что там произошло, я видел только сияющее облако, окутавшее ее. Затем вспыхнул свет — такой яркий, что мне пришлось зажмуриться.

Когда я снова смог раскрыть глаза, станция исчезла, а ускорение, вжимавшее меня в сиденье, сделалось таким сильным, что я едва мог дышать.

Иренка перестала всхлипывать и вцепилась в мою руку так сильно, что я испугался, как бы ее маленькие пальчики не хрустнули.

Корабль летел очень быстро.

Ночная сторона Земли покрылась огромными красными пятнами, похожими на гигантскую сыпь. Вскоре вспышки стали видны сквозь плотный слой взбаламученных облаков.

Мимо нас протискивался человек в скафандре, со шлемом в руке. Я поймал его за рукав и спросил, указывая на иллюминатор:

— Что происходит?

Он остановился и наклонился ко мне.

— Орбитальным станциям конец, — ответил он по-английски с американским акцентом. — Теперь они взрывают в атмосфере антиматерию. Господи Иисусе…

Мужчина бросился дальше, к корме, а я продолжил смотреть.

Я понимал, что где-то там, внизу, мои двоюродные братья и бабушка с дедушкой попали в беду. Плотный дым не позволял разглядеть края континентов, но я все равно выискивал Европу. Польша находилась у моря, и я подумал: может, рядом с морем все окажется не так плохо.

Я думал так до тех пор, пока не показался светящийся край дневной стороны. Там, где красные пятна касались океана, я разглядел ураганы белого пара. Пятна стремительно расширялись, словно в учебных фильмах, показывающих в ускоренном темпе, как растет плесень в чашках Петри.

Потом корабль перевернулся, и иллюминатор наполнила тьма, а ускорение снова вжало меня в сиденье. Я отвернулся и посмотрел на Иренку — она прижалась ко мне, измученная, засыпающая. Ее дыхание стало равномерным, легким, и вскоре я тоже почувствовал, как у меня слипаются глаза. В голове крутились воспоминания о маме и папе, которых мы больше никогда не увидим.

Проснувшись, Иренка заплакала, и взрослым из экипажа пришлось отвести ее в ванную. Когда ее привели обратно, на ней остались одни только ночные трусики. Мне сказали, что произошла небольшая авария, и остальную одежду отстирают лишь через час. Глаза моей сестренки блестели, и по сторонам она смотрела так, будто каждый предмет может ее покусать.

Я спросил, можно ли посадить ее ко мне на колени. После короткого диалога мне это разрешили, с условием, что мы пристегнемся одним ремнем. При нулевой гравитации болтаться непристегнутыми опасно. Это, впрочем, я знал и без них.

Иренка уютно устроилась у меня на коленках. Я пристегнул нас ремнем и обхватил ее обеими руками. Затем откинулся на сиденье и закрыл глаза, надеясь еще немного поспать. Еще никогда я не чувствовал себя таким уставшим.

— Хочу к маме, — тихо пробормотала Иренка.

Я открыл глаза и посмотрел на ее маленькое личико.

— Я тоже, — ответил я. — Но думаю, что мама и папа умерли.

Сестра снова раскисла и принялась хныкать, уткнувшись мне в грудь. Крепко стискивая ее в объятиях, я почувствовал застрявший в горле комок. Не знаю, кого я тогда жалел больше: Иренку, родителей или себя самого.

Я пытался оставаться спокойным и сопротивлялся волнам отчаяния. Мне казалось, что папина рука до сих пор лежит на моем затылке, что папа смотрит мне в глаза и просит позаботиться об Иренке, ведь он знает: их с мамой больше не будет рядом. Тогда, произнеся эти слова, он вроде бы почувствовал себя легче. Пока другие взрослые паниковали, он сумел переправить нас с Иренкой в безопасное место.

Теперь ради сестры мне придется стать сильным. Впрочем, не только ради нее. Ради нас двоих.

Я судорожно сглотнул и тихо заплакал, поглаживая ее золотистые волосы.