Святослав Логинов - Квартира

У него была замечательная двухкомнатная квартира со смежно-изолированными комнатами. Смежно-изолированные – это значит, что каждая комната имеет свой выход в прихожую, но между комнатами тоже есть проход. Когда он был маленьким, дверь из его комнаты в коридорчик была заперта, а в мамину комнату – открыта. Когда он вырос, двери между комнатами закрыли и заставили комодом, а выход в коридор – отворили. Таким образом, сперва они с мамой жили смежно, а потом изолированно.

В смежные времена все дела по дому исполняла мама, а он играл в своей комнате: строил башни из кубиков или делал ещё что-нибудь в этом роде. Потом мама кричала ему: «Обедать иди!» – и он шёл на кухню, есть гороховый суп, пюре с котлетой и компот из сухофруктов. В его чашке с компотом всегда оказывалась инжирина полная мелких семечек и разваренный финик с длинной косточкой.

Иногда, если ему становилось скучно громоздить кубики, он шёл помогать маме. А уж маме скучать было некогда. После завтрака она мыла посуду, потом ходила с мокрой тряпкой и вытирала пыль. Вытаскивала из стенного шкафа шумливый пылесос на колёсиках и как следует пылесосила диван, кресла, ковёр в своей комнате и коврик в детской. Если сын спрашивал, зачем это нужно, она отвечала: «Чтобы грязью не зарасти». К тому времени наступала пора готовить обед: суп с фрикадельками, лапшу, зразы и клюквенный морс. Он любил помогать на кухне: мама быстро шинковала капусту или замешивала тесто для клёцок, над плитой подымался вкусный пар, громко щёлкала дверца холодильника, в котором прятались масло, яйца и трёхлитровый бидон с молоком. Словом, всё было замечательно. К тому же, ему всегда доставалась кочерыжка или свежеочищенная морковка или клюквина, самая большая, полная восхитительно кислого сока.

Иногда мама просила принести что-нибудь из кладовки, и он радостно бежал туда, потому что без дела заходить в кладовку не дозволялось. Там стоял толстый мешок с картошкой, в ящике хранилась пересыпанная жёлтым песком морковь, на гвозде висела сетка с луком и другая – поменьше, с чесноком. На полках и прямо на полу ещё много чего было: коробки с мылом и стиральным порошком, веник и тряпка и для уборки – всё вещи нужные. А в самом углу лежал десяток поленьев и тяжёлый, слегка поржавевший топор. Они остались с тех незапамятных времён, когда в квартире было печное отопление. Печи и плита сохранились до сих пор, но их никто не топил.

Мама любила вспоминать, как однажды он, совсем ещё малыш, влез в кладовку, ухватил топор и принялся рубить дрова, а в результате чуть не тяпнул по ноге. Потому в кладовку и не разрешалось ходить просто так, хотя он уже давно ничего такого себе не позволял.

После обеда снова мылась посуда, потом мама драила полы, потому что не управилась с ними утром, или купала в ванной сына, чтобы он тоже не зарос грязью, или принималась гладить бельё. Наблюдать, как мама гладит простыни и майки, было очень интересно. Тяжёлый утюг порхал в её руках словно сам по себе, и куча белья на диване быстро превращалась в несколько ровных горячо пахнущих стопок. В этом действе явно скрывалась какая-то тайна, которой он не мог постичь, но готов был часами наблюдать за плаванием утюга по белому морю пододеяльников.

Когда часы на стене отзванивали приход вечера, они с мамой ужинали и долго пили чай с вареньем. И опять мама мыла посуду, а перед сном читала сыну книжки. Вскоре он засыпал, а мама оставалась ещё почитать, но уже не сказки, а свои толстые книги с маленькими и трудными буквами.

Так время и шло, заполненное по преимуществу мытьём посуды.

Случалось, что после обеда мама затевала стирку. Ванна наполнялась мокрым бельём, запах мыла и порошка вырывался в прихожую. Мама колдовала над тазом, красная и распаренная, а он на это время прятался в своей комнате, но играми не увлекался, прислушиваясь, чтобы не пропустить самого главного. Вот хлопнула дверь, жестяным звуком брякнул таз. Пора!

Мама снимает с гвоздика связку больших ключей, отпирает одним из них дверь, берёт таз с выкрученным бельём и отправляется на чердак развешивать бельё на туго натянутых верёвках.

На чердачной площадке было две одинаковых двери. Мама отпирала одну из них, входила туда и начинала развешивать выстиранное. А он отправлялся в манящее и загадочное путешествие.

Чердак наполняли удивительные и редкостные вещи: увязанные пачки старых журналов, сломанный велосипед, вихляющий восьмёркой переднего колеса, трюмо с расколотым зеркалом, примус, высохший до зелёной патины, но всё же пахнущий москательной лавкой, патефон с торчащей из-под диска пружиной, но зато с полной коробочкой запасных иголок. Великим счастьем было перебирать эти сокровища, но ни разу он не взял ничего и не унёс вниз. Всё это принадлежало чердаку.

Чердак делился на два помещения, большинство барахла было стащено в дальнюю часть. Мама туда не заходила, лишь кричала сыну, чтобы он не подымал пыль, а то ей придётся всё перестирывать.

Один раз он спросил, куда ведёт вторая чердачная дверь.

– А туда же и ведёт, – ответила мама, – в твою барахолку. Просто с той стороны дверь завалена. А то можно было бы открыть. Видишь, на связке три ключа: один от квартиры и два от чердака.

Выходит, что и чердак у них тоже был смежно-изолированным.

К тому времени он уже подрос и сам читал по вечерам книги: про индейцев, мушкетёров и собаку Баскервилей. А днём помогал матери, потому что она стала быстро уставать и не успевала одна переделать все дела. Постепенно в его ведение перешли тряпка для пыли и шумливый пылесос, затем – мытьё посуды и, наконец, – стирка. Только готовить обеды и гладить бельё мама продолжала сама, хотя он давно умел сварить харчо, состряпать макаронную запеканку и густой кисель, который вкуснее всего есть ложкой. Гладить тоже научился и прекрасно справлялся со всеми делами, когда мама прихварывала.

Казалось, такой жизни не будет конца, но однажды мама неожиданно выключила утюг, оставив на доске недоглаженную сорочку, держась рукой за стену, ушла в свою комнату, легла на неразобранную кровать, прямо на покрывало, закрыла глаза и больше уже не двигалась.

Оставшись один, он не стал ничего менять в маминой комнате, он вообще перестал заходить туда, словно мать ещё лежала там, на неразобранной кровати и, закрыв глаза отдыхала от бесконечной работы.

В остальном его жизнь протекала по прочно установленному распорядку. Он просыпался, готовил завтрак, мыл посуду, занимался уборкой, приносил из кладовки продукты, варил обед, мыл посуду, стирал, гладил или устраивал генеральную чистку квартиры, разогревал ужин, мыл посуду, немного читал перед сном и ложился в постель. По утрам пил какао, за ужином – чай с облепиховым вареньем. Мамины книги остались запертыми в её комнате, а он как и прежде читал про индейцев, мушкетёров и похитителей бриллиантов.