Святослав Логинов - Машенька

В деревне бабушку любили, в нужде и скорбности всегда обращались к ней, хотя заглазно называли и ведьмой, и Бабой Ягой. Старуха знала о том, но не обижалась.

Зимой избушку заносило снегом, сугроб на крыше почти смыкался с вьюжным наметом у стены, в горнице было постоянно темно, тени плясали от горящей в светце лучины, изогнутые угольки черными змейками падали в медный тазик, подставленный снизу. Бабушка, сидя у огонька, либо пряла, если кто-нибудь из деревенских просил помочь управиться с шерстью, либо перебирала хрусткие травяные венички; нараспев, словно давно заученное, рассказывала:

- Есть трава Смык, ростет бела, а ина желта, ростом в иглу. Добра она, ежели который человек не смыслен. Ту траву потопи в вине и в ухо пусти, травою его парь и с молоке хлебай. Бог поможет...

Летом избушка волшебно менялась. Нетоптаные лесные цветы заглядывали по утрам в окошко, маленький огородик за домом кудрявился всяким овощем, лес подступал словно бы ближе, даже сам дом начинал зеленеть: крыша покрывалась тонким мохом, на завалинках вырастала трава. Бабушка тоже менялась: ходила быстрее, веселей говорила, рассказы ее становились понятнее.

- Вот щавель коневой - сорная трава. Коли будет кто битый человек, дай с листом конопляным пить, так кровь от сердца отступится и опух улягится...

По утрам Маришка ходила с бабушкой брать земляничный цвет - на чай да очи парить, коли ресницы падают, отправлялась за ландышем, что добро сердцу творит, или искала круглые листочки сорочьего щавеля, спасающего от змеиного ожога.

Всякую травку бабушка показывала: и какова собой, и где растет, и как класть в запас. Лес был исхожен ими несчетное число раз, и не оставалось в нем ни тайны, ни страха. Маришка была там своей, даже осы не жалили ее. Из любого места девочка умела прямой дорогой выйти к дому и не понимала деревенских женщин, порой часами блуждавших в сосняке и боявшихся угодить на болоте в хлюпкое место.

- Ведунья растет, - говорили на деревне.

Но девяносто солнечных дней как-то удивительно быстро кончались, и бабушка, вздыхая, что теперь-то самое время грибы брать, начинала готовить Маришку в дорогу. Давала ей помалу всякой травки, каждую с советом и наговором, собирала узелок гостинцев, последний раз они сидели подле самовара, пили цветочный чай с медом, а потом в громыхании поезда надвигался город, и ведунья Машенька становилась школьницей Мариной Шубиной.

В квартире мать, с трудом дождавшись бабушкиного ухода, презрительно кривя губы, отправляла в мусоропровод травки и корешки, оставляя только баночку с медом да полотняный мешочек сухой черники.

- Нечего! - отрезала она, не слушая робких протестов дочери. - Блажь это. Нынче пенициллином лечатся, из плесени. А тараканов в доме разводить не дам! Берись лучше за учебники, небось позабыла все.

- Не позабыла, - тихонько отвечала Марина.

Это была правда. С того самого времени, как Марина пошла в школу и зимами стала появляться на хуторке лишь в недолгие новогодние каникулы, бабушка начала требовать, чтобы учебники она привозила с собой. Сама она купила в сельпо керосиновую лампу и круглую пятилитровую канистру под керосин. И теперь все чаще бывало, что в горнице зажигался яркий покупной огонь, и Марина, примостившись поближе к лампе, читала вслух недвижно замершей бабушке.

- Неужто так все понимаешь? - спрашивала старуха.

- Понимаю.

- Ах ты моя жаланная! - умилялась бабушка. - А я вот только буквицы выучила, да и те перезабыла. Память-от дырявая.

- Это у тебя дырявая? - не верила Марина. - Ты же все на свете знаешь...

- Все знает один господь, да и то молчит.

А однажды произошел такой разговор.

Марина читала вслух Пушкина, бабушка сидела, согнувшись над вязанием.

Свет мой, зеркальце! скажи,

Да всю правду доложи:

Я ль на свете всех милее,

Всех румяней и белее?..

размеренно произносила Марина. Бабушка вдруг подняла голову и попросила повторить. Марина перечла отрывок.

- Складно сказано, - похвалила бабушка. - Такой приговор ловко должен идтить. Хотя... скажи-ко еще.

Марина перечла в третий раз.

- Нет, - сказала бабушка. - Не сгодится. Всякий человек для себя лучшей всех, покуда в себе не усомнился. А уж как усомнился, то и без зеркальца знаешь, кто тебя превзойдет. И неужто царица того не понимает? Жалко, такой складный приговор, да дуре достался. Ты читай, читай...

- Бабушка, - сказала Марина, - а почему нам учительница говорила, что колдовства не бывает, что это просто сказки рассказывают?

- Может и так, - согласилась бабушка. - Сказки-от тоже не с головы взяты. Ты учителей слушай, они дело говорят. Может, в школе и не всю правду понимают, так то беда невелика. Одного спроси, другого - ин и выучишься.

- А чего они говорят, когда сами не знают?.. - пробурчала Марина.

- Ты, жаланная, других строго не суди. Вот дед Андрей, совсем мужик несмыслен, а как пчелу чует? И пчелки его знают, не жгут никогда. Ты баешь, у него и учиться не надо, что он кашу пятерней ест? Иль меня возьми. Я же темная совсем, в школу дня не бегала, отец не велел. Потом, уже как сиротой стала, к знахарке на выучку попала. Так и вышло, грамоте не знаю, а скорби людские все превзошла. Кажный человек свою науку имеет...

- Бабушка, - вставила Марина, - а вот мама говорит, что на травки просто мода такая, а на самом деле все лечат плесенью, и раньше так не лечили.

- Ну, это не скажи...

Бабушка прошла в угол, где под висящими иконами стояло что-то вроде тумбочки, покрытой ветхой скатеркой. Бабушка редко захаживала туда и никогда не трогала скатерть, так что Марина думала, будто под божницей всего лишь подставка для сменяемого раз в году пучка вербы. Но оказалось, что под скатертью прячется полочка, а на ней несколько толстых, черных от времени книг. Бабушка распахнула одну из них и, не глядя в страницы, пропела чужим, заученным голосом, каким, бывало, сказывала о неведомой Смык или Одолень-траве:

- "Аще у кого рана глубоко подсечена, возьми в бане из подполья ростет, аки гриб белый или пена, изсуши насухо в вольном жару; изсуша, изтолки мелко и просей ситом, смешай с добрым уксусом, упари в новом горшочке, и станет густо; тем помазуй рану перышком помаленьку из глубины наперед, а не сверху; помажешь сверху, ино не добро - верх наперед заживет, а с исподи не заживет, ино тяжело".

Маришка слушала разинув рот. Бабушка закрыла книгу, улыбнулась и спросила:

- Ладно ли я читаю?

- Ладно... - протянула девочка. - А что это?

- У меня тут и травнички, и заговоры, и Вертограды прохладные, и святые книги - все есть.

Марина осторожно, двумя руками развернула книгу. Большие, неровно обрезанные листы густо покрывала вязь рукописных строчек. На широких полях располагались рисунки: заштрихованные кресты, а порой, видно для ясности нарисованный разлапистый лист или корень о двух концах. Отдельные буквы были вроде бы знакомы, но сколько Марина ни пыталась, она не сумела прочесть ни одного слова.