Сергей Смирнов - Хроника лишних веков (рукопись)

Внизу, среди военного стойбища, разряжено колыхались устало-оранжевые пятна костров, что-то сонно звякало, невидимо пофыркивали кони. Ночь стояла низко, слоем в человеческий рост, густо чернея между слабыми сполохами костров. Под ногами едва фосфоресцировала земля, а выше ночи, по земному бордюру небес, медленно кружила предрассветная бледность.

— Утро скоро, — поблагодарил я телохранителя еще и за то, что он не мертвел, стоя рядом с «посланцем богов».

— Скоро, господин, — ответил бесстрастный телохранитель. — Я провожу господина.

Я зяб и мелко постукивал зубами, но в ту минуту хотелось позябнуть еще.

Я успел сделать всего один шаг к шатру, когда телохранитель позади меня жутко всхрапнул, обжигающе дохнул мне в затылок и упал на меня, сбив с ног.

Что-то впилось мне в шею сзади… Будто этот великан вцепился мне в шею, как волк.

Но вдруг тяжесть тела, придавившего меня, пропала, а спустя миг и сам я вознесся над землей.

Я успел увидеть в сумраке: телохранитель Демарата лежал на земле с простреленной шеей. Это ее острие кольнуло меня сзади, как вампирский зуб.

Небо свернулось в овчинку, вмиг окутало меня, и мир затрясся, загремел копытами. Куда-то опять уносила меня судьба.

Потом неведомая сила швырнула меня на хрустящую солому — и солома тоже сразу двинулась куда-то в сторону.

Раздался глас на ломаном греческом:

— Высунешь голову — отсеку!

Я прозрел во мраке: меня украли! Унесли, перекинув через седло судьбы, бросили в кибитку и повезли. Куда? Не важно… Главное, убивать явно не собирались.

И мало того, что не собирались — еще накормили и напоили. В наглухо закрытую кибитку бросили несколько лепешек, кусок вяленого мяса и большой бурдюк.

Из бурдюка на меня, а потом в меня полилось крепкое пиво… и так в продолжении многих дней я был заложником неведомых сил и успокоительного запоя. Похоже, меня держали пьяным намеренно — опять же, с целью помешать точному прицелу.

День проходил за днем — и все они отличались от ночей только короткими росчерками света, проникавшего в щели полога.

Время потерялось совсем. А пространство… Однажды вдруг я услышал всего одно слово, произнесенное явно нечаянно, от чувств, потому как говоривший сразу осекся. И это слово на миг воссоздало вокруг меня разом всю вселенную.

— Данувий! — произнес некто вовне тьмы.

Дунай!

Меня везли на восток.

Полусонное хмельное сознание отозвалось эхом. Дунай! Я протрезвел мигом. Дунай! Уже, считай, Австро-Венгрия! Я оказался гораздо ближе к России… К России! Я так и подскочил на своей уже затхлой, вонявшей подстилке.

Голова страшно заболела, но к России все равно было гораздо ближе — это главное!

Да, именно в ту минуту ясно образовалась моя безумная идея: вернуться в Россию за много веков до ее рождения! Верую, ибо абсурдно! До основания Москвы — семь веков. Что ж из того? Воробьевы горы на месте, на Пречистенке — глухая чащоба, но своя, все родные места!.. Может, удастся пробраться южнее — к Киеву… Киева нет, но какие-то селения славянские в тех места должны быть. Всё свои же! Кто там? Поляне? Языка не знаю… Он вроде как еще даже не древнерусский… Ничего — выучу быстро, не японский же! Могу подвизаться знахарем… фельдшерские курсы, видать, неспроста кончал… Научусь гнать спирт для военно-полевой антисептики и не только. Знаю ромейское наречие, оно же греческое. Могу наняться толмачем к какому-нибудь князю. Научу своих, как вести дела с ромеями. Поеду послом в Царьград! Каково!

Пусть кану в темную древность — зато с каким шиком…

В таких полухмельных мечтаниях я провел еще некую эпоху, некий эон в первозданной тьме и очнулся, лишь когда вонь наружи усилилась настолько, что стала забивать вонь, что скопилась внутри и уже стала привычной.

Дорога наружи стала подергиваться — и несколько раз донеслись гортанная речь, похожая на перекличку воронов в сыром осеннем небе.

Кибитка встала в ночи.

Полог дернулся вверх, не обнажив света. Огромные ручищи вмиг добрались до меня, выволокли наружу, в атмосферу тяжелого амбре и — я так и не понял где: то ли в естественном водоеме, то ли в огромном корыте — меня живо обмыли очень холодной водой и натерли благовониями, как труп к бальзамированию.

Потом поставили на ноги и надели на голову мешок с прорезью у подбородка.

— Стоять можешь? — раздался вороний вопрос на плохом эллинском.

Я попробовал и буркнул в мешковину:

— Могу.

— Идти можешь? — последовал второй вопрос.

— Куда? — по-интеллигентски вильнул я.

Вместо ответа меня грубо развернули, куда надо.

Я шагнул неуверенно — раз, другой, третий. Ноги ломило, колени хлюпали — сколько дней я провел в лежаче-сидячем виде, кто бы сказал…

— Можешь, — подтвердили наружи.

Сильная клешня ухватила меня за локоть и повела, куда надо.

Шли долго — я успел устать.

По дороге с четкой периодичностью, точно натужный бой древних неухоженных часов, грубо и резко звякало, скрипело, отодвигалось.

Вдруг началась лестница, о которой меня предупредили резким рывком вверх… но я не догадался и все-таки споткнулся.

И с каждой ступенью амбре застойной выгребной ямы, в которую, кажется, ходили и люди, и лошади, и собаки, отступал под напором благовоний, в гуще которых сильнее всего выделялся сандал.

Могло показаться, что меня насильно ведут по чудесной лестнице прямо в небеса… Только ступеней до небес оказалось маловато… Потом начались коленчатые коридоры-лабиринты.

И вот внезапно я оказался в полной тишине и полном одиночестве.

Волна сандалового тепла накатилась на меня, едва не опрокинув.

Короткий вороний диалог произошел передо мной. Один голос — глухой и далекий — раздался первым вдали. Второй — гулкий — прямо передо мною. И снова донесся первый — явно перекрывая силу и волю первого.

Мешок был сорван с моей головы — и я невольно, до боли зажмурился. На внутренней стороне моих век отпечаталась белой тенью фигура римского полководца… Масляные светильники маячили в просторном помещении — тусклые, но ослепительные для моих глаз, не видевших живого света неделю-другую… а может, и третью.

— Ты правильно делаешь, — раздался передо мною гулкий глас чистейшего эллинского наречия.

— …Пусть откроет, — донесся дальний, вложивший в эллинскую речь сильный восточный акцент.

Я понял, что мне начали доверять, и осторожно открыл глаза.

Посреди просторных покоев прямо передо мной стоял коренастый, рыжебородый человек, и впрямь одетый римским полководцем.

Он смотрел на меня, точно на вражеское войско, идущее в наступление, но еще не приблизившееся на столько, чтобы окончательно оценить его мощь и напор.

— Похож на человека, — сказал он, явно обращаясь не ко мне.