Говард Лавкрафт - «Если», 1997 № 02

К это в одна тысяча девятьсот тридцать шестом году от рождества Христова!

— Успокойся, Фрай.

Он перешел почти на шепот.

— Я спрашивал у тебя раньше и повторяю сейчас: где ты нашел эту девушку? Только на сей раз я не желаю знать ответ.

Он бросил трубку.

В студии Кратчфилд снова нахваливал «Крейзи Уотер Кристалз». Я бешено замахал руками, как регулировщик на аэродроме имени Дугласа. Наконец Лайза обратила на меня внимание. Я указал ей на дверь, ведущую в коридор.

— В чем дело, Элвин?

— Позвоните Аделаиде! — бросил я Ледфорду. — Позвоните любому, у кого включено радио. Хоть Эрлу! Спросите, что они недавно слышали. Как звук?

— Элвин!

— Действуйте, босс! Тетя Кейт все вам объяснит. — Я выбежал в коридор в тот самый момент, когда из двери под красной лампочкой появилась Лайза.

— Что за срочность? Через две минуты мне снова петь…

— Звонили из «Ар-Си-Эй Виктор».

Она застыла.

— То же самое случилось пять лет назад, не так ли? Поэтому у вас с Пиром «ничего не получилось». Что это значит, Лайза? ПОЧЕМУ ВАШ ГОЛОС НЕ ЗАПИСЫВАЕТСЯ?!

— Мы не знаем, — сказала тетя Кейт от двери.

— Я буду говорить сама! — крикнула Лайза. Потом она зажмурилась, глубоко вздохнула и произнесла более спокойным тоном: — В старых легендах рассказывается о том, что люди со сверхъестественными способностями не отражаются в зеркале, даже в пруду. Возможно, то же самое происходит и со мной. Просто в те времена не существовало подобной аппаратуры.

— Ангела тоже нельзя сфотографировать, — подсказала тетя Кейт.

— Я не ангел! — одернула ее Лайза. — И не ведьма. Я хочу петь для людей. Хочу выступать, записываться, разъезжать. Мне хочется того самого, что было у вас, но от чего вы отказались. Последние пять лет я боюсь отлучиться даже из Яндро. Но когда вы приехали, я усмотрела в этом знак…

Я кивнул.

— Так и есть. Именно знак. Вы правильно сделали, что приехали.

Над плечом тети Кейт высунулась из двери голова Ледфорда.

— Элвин! Аделаида говорит, что прием совершенно чистый, так что непонятно, чего ради ты вдруг… Мисс Сандлер, будьте так добры, немедленно назад, в студию!

Она ринулась обратно. Прежде чем исчезнуть за дверью, она оглянулась и посмотрела на меня горящими глазами. Волосы струились по ее лицу.

— Да, я правильно сделала, что приехала.

Она исчезла. А я остался стоять в коридоре, пораженный ее словами в самое сердце, словно она их не произнесла, а пропела.

Не помню, как я добрался до первого этажа — по лестнице или в лифте, а может, выпрыгнул из окна и слетел на крылышках; помню только визг тормозов, гудки и крики, сопровождавшие меня, пока я носился с одного тротуара на другой, влетая в кафе, табачные киоски и газетные ларьки и всюду дотягиваясь до рукояток радиоприемников, чтобы убедиться в том, что мне требовалось узнать больше всего. Так я прочесал целый квартал, а вслед мне неслись крики и смех на фоне пения Лайзы.

Должен с гордостью сообщить, что за сорок с лишним лет нашего супружества Лайза почти каждый день пела в моем присутствии, и я ни разу не слышал от нее неверно взятой ноты или малейшей ошибки. Иногда она выступала на радио, а чаще в залах. У меня по сей день хранятся письма из обеих Каролин и Теннесси, от тех, кто много лет назад слышал ее в Эшвилле, Гринсборо или Юнион-Гроув, а особенно на фестивале Мерла Уотсона в Норт-Викенсборо, где она пела перед огромной толпой в последний год своей жизни. Прежде чем выйти на сцену, она стояла под вентилятором, чтобы превратить свои волосы в седой туман, а когда я появился рядом, сообщив, что на склоне холма собралось все графство, она улыбнулась и сказала:

— Что ж, господин Слабительное, я поступлю, как всегда: буду воображать, что пою только для вас.

Теперь мне трудно написать всем этим людям, что Лайзы не стало, но я пользуюсь этой возможностью, чтобы заверить их: она со своим голосом существовала на самом деле и ее преданных слушателей не подводит память.

После того, как я расстался с «Крейзи Уотер» и стал сотрудничать с институтом «Смитсониан», Лайза исколесила со мной все горы. Моя аппаратура побывала буквально в каждой аппалачской дыре, на всех танцах, на всех слетах скрипачей; я пытался записать все, что только возможно, пока все это не канет в небытие, не утечет в Нашвилл и не превратится в рекламу муки «Крейзи Уотер энд Марта», собачьей еды «Пурина» и всего прочего. Интересующиеся могут подняться на четвертый этаж Вильсоновской библиотеки на Церковном холме. Все мои пленки собраны в коллекции южного фольклора.

Сам я бываю в библиотеке примерно раз в неделю. Теперь у меня уходит вечность на то, чтобы перейти Франклин-стрит, и я кажусь самому себе старомодным актером — с палочкой, в сером костюме и шляпе, в окружении мальчишек на роликовых коньках и девушек с булавкой в носу. Правда, молодежь с четвертого этажа знает меня и приносит любые пленки, которые мне хочется прослушать, а потом старается оставить меля одного. Но я-то вижу, как они нервничают! Им страшно. Вдруг я возьму и помру с наушниками на голове в своей излюбленной кабине, где висит квитанция в рамке? Я запомнил все цифры: в последнем квартале 1928 года Поп Стоунмен получил $161.31, включая $1.63 за «Стенания заключенного». Любопытно, догадывался ли Поп Стоунмен, что он заработал за стенания ломаный грош…

Я сижу в кабине и слушаю «Горцев Мейнера», «Каролинские смоляные подошвы», «Сумасшедшие пряжки», Дорси и Ховарда, братьев Диксон, «Аварию на дороге», «Позволь мне быть твоим соленым псом», <���Кокаиновые блюзы», «Хвалу церкви», «Что дашь в обмен за свою дуну?» и много чего еще. Я знаю все это наизусть, но мне все равно необходимо слушать — снова и снова.

Но что бы я ни заказал, я всегда заканчиваю пленками Лайзы. Я записывал их дюжинами, применяя все новейшие технологии, на протяжении сорока лет. Когда я передал их на хранение с датами и ярлычками, как и все остальное, в библиотеке решили, что это какая-то ошибка. Зачем мне понадобилось увековечивать стрекот кузнечиков, лай собаки за милю от микрофона, скрип стула, чей-то кашель?

Сначала я тоже слышал на пленках только это. Но с годами мой слух обострился. Теперь я, почти не напрягаясь, слушаю «Тяжелые времена», «Пятнистую птицу» и даже:

Когда я замираю в своей будке, библиотекари, крадучись проходя мимо, воображают, будто я помер или клюю носом. Но на самом деле я слушаю самый безупречный в целом свете голос, заполняющий и библиотеку, и весь студенческий городок, и весь мир, и горы, и здание школы. Но обращен этот голос ко мне: он манит меня из темноты, зовет к краю сцены, где я вижу Лайзу, озаренную светом керосиновых ламп.