Христо Поштаков - «Если», 2001 № 05

Э.Г.:Минуточку! Ваша издательская метафизика весьма впечатляет, но не могу не придраться к тезису о работе на автопилоте. Это что же получается — мы-то думали, что редактор не ест, не пьет и ночей не спит в раздумьях, как бы улучшить авторский или переводческий текст, а вы — автопилот! Известно, что, скажем, классика американской литературы Томаса Вулфа сотворил редактор. В не столь отдаленные времена могучая гвардия советских редакторов стояла на страже нашей словесности, мучаясь над каждым словом, оттачивая авторский замысел. В чем же тогда заключается смысл вашей работы?

Е.Б.:Ну да, такое мнение о редакторе-подвижнике до сих пор у нас весьма распространено. И в корне неверно! Дело в том, что оно сложилось в советские времена, когда редактор работал не только с нормальными авторами, но также обслуживал литературных «генералов». А некоторые из этих, с позволения сказать, писателей и двух слов связать не могли… Кроме того, редактор волей-неволей играл еще и роль цензора. Сейчас другие времена, другие песни… Книжный рынок ориентирован не на идеологию, а на читателя. Редактор должен соответствовать рынку, а стало быть, исходить из того, что книга должна быть читабельной. Вот здесь и возникают проблемы. Возьмем, к примеру, наших авторов. Основной принцип работы с ними: из ничего делать нечто незачем, да и смысла не имеет. То есть если изначально рукопись не соответствует кондициям, то и возиться с ней без толку… Разумеется, это не догма. Несмотря на то, что у издательства просто нет физической возможности работать с молодыми авторами, порой все же приходится доводить до ума их тексты. Но лишь в том случае, когда автор по неопытности не смог отбросить лишнее, желая сказать urbi et orbi все и сразу. К сожалению, семинаров или школ литературного мастерства практически не осталось, вот и приходится иногда помогать автору. Кстати, история с Томасом Вулфом — уникальный редакторский казус. В США, например, нет той практики редактирования, которая все еще сохраняется у нас. Там продукт либо готов для издания, либо отвергается. У нас же все еще живучи архетипы советских времен: приходят молодые нахрапистые авторы, всерьез полагающие, что редактор просто обязан переписать его рукопись.

Э.Г.:Принципы вашей работы понятны. Конкретный вопрос — каким кондициям должна удовлетворять рукопись неизвестного автора, чтобы его: а) для начала прочитали; б) заинтересовались; в) издали? Осуществляется ли какая-то осмысленная политика в работе с нашими фантастами, или это тоже своего рода камлание?

Е.Б.:Это уже конкретная работа. Вот, скажем, пришла рукопись неизвестного автора. Сначала ее читает рецензент, от которого требуется кратко изложить сюжет, оценить композицию, отметить особенности авторского стиля. Наши рецензенты — это весьма образованные люди, хорошо разбирающиеся в отечественной и зарубежной фантастике. Но при этом они знакомы со спецификой современного книжного рынка, а потому и не эстетствуют. К тому же рецензент не дает рекомендаций — издавать или не издавать. Если рецензия «зацепила», рукопись попадает на стол к редактору, и тогда принимается решение. Как правило, в работу идет 10 % рукописей из всех поступивших, все остальное — в отказ.

Теперь насчет кондиций. Жестких, однозначных критериев не бывает, каждый текст по своему уникален, и наша задача — отыскать в нем жемчужное зерно. Во-первых, мы предпочитаем вещи, в которых автору удалось создать свой мир — достоверный и внутренне непротиворечивый. Во-вторых, этот мир должен быть населен живыми персонажами, а не раскрашенными куклами из папье-маше, палящими во все стороны из нейробластера.

К сожалению, у молодых авторов практически всегда повторяются одни и те же ошибки. Например: в начале многословно описывается природа, погода, переживания, вспоминаются детство, отрочество, юность… и все это от первого лица. «Я проснулся (-ась), очнулся (-ась), вскипятил чай (хряпнул стакан водки)» и т. п. страниц на 20. «На душе у меня было радостно (гадостно)… еще на 20 страниц. «За окном (иллюминатором) светило солнце, ползла гигантская каракатица, взрывалась галактика» — ненужное вычеркнуть. Это страниц на 30, не меньше. А потом еще страниц на 300–350 в том же духе, причем отсутствие сюжета часто пытаются компенсировать рассуждениями о природе добра и зла, загрязнении окружающей среды, путях человечества… Эти рассуждения иногда перемежаются экзотическими сексуальными сценами (в невесомости, в скафандре, под водой, с негуманоидами) либо же крутым мордобоем (в невесомости, далее по списку см. выше), от магического поединка до космической баталии. Увы, при отсутствии живого, «реального» мира и связного сюжета, плохую книгу не спасет ни секс, ни мордобой.

А бывает и так — все вроде нормально, сюжет есть. Хороший сюжет, знакомый. Цельнотянутый из Асприна или Саймака… Только Джона поменяли на Ваню, а Мери превратили в Машу и слегка «локализовали» антураж.

Иногда отвергнутый автор добивается встречи с редактором, дабы получить ответ на вопрос — почему? Практика показала, что такие беседы весьма непродуктивны. Автор вроде бы выслушивает доводы, печально кивает головой, но в итоге язвительно задает убойный, с его точки зрения, вопрос: «То есть, если бы вам Стругацкие принесли «Жука в муравейнике», вы бы их тоже не напечатали?» Почему часто называется именно это произведение — загадка! На этом обычно разговор заканчивается, поскольку в задачи редакции не входит проведение литературного ликбеза.

Э.Г.:Сурово, но справедливо! Однако чем объяснить тот факт, что, скажем, в серии «Звездный лабиринт» выходят как достойные книги, так и, пардон, отстойные? С одной стороны, цвет и краса отечественной фантастики, масса престижных наград, а с другой, иногда проскакивает «паршивая овца». Неужели единственным критерием является соответствие текста определенным канонам, неужели нет места эксперименту, поиску, а главным показателем является продаваемость книг?

Е.Б.:Насчет «паршивых овец» — чем богаты, тем и рады! Если уж говорить откровенно, из молодых мы печатаем лучшее, что нам приносят. Может, есть еще не известные миру гении, да только к нам они со своими рукописями пока не заходили. Печатать одних мэтров? Но откуда же тогда появятся новые мэтры? А что касается экспериментальной прозы, здесь тоже непростая ситуация. Фантастика, как мне кажется, уже имеет свои традиции, свои наработанные приемы. Читатель, приобретая книгу в конкретной серии (а у нас российские авторы печатаются в «Звездном лабиринте» и в «Заклятых мирах»), ожидает адекватного текста, и если вместо, допустим, боевика получит философский трактат, то вправе счесть себя обманутым. Коли в детективе нет преступления, загадки и расследования, то это не детектив. Если в фантастике нет крепкого сюжета, фантастической ситуации, соответствующей атрибутики, то это, возможно, очень хорошая проза, но она не всегда укладывается в граничные условия наших серий, в их формат. Для экспериментов есть периодические издания, да и то в меру.