Роберт Силверберг - «Если», 1998 № 03

Впрочем, сорт сыра вызвал у меня сомнения. Не хватало только погибнуть в межзвездном пространстве по вине жуликоватых владельцев придорожного ресторана!

— Поберегитесь, вампиры! — выкрикнул я.

(Сокращение от «Межгалактической Битвы на Жратве» — МБЖ. Но мне нравится другое — «ЕТЕ», «Если, только если». Я был обречен на страдания и чудовищное невежество только ради того, чтобы Абу-аль-Хаул попал домой, а Джонни Абилен смог взойти на трон в Малом Магеллановом Облаке; я должен был добиться сдвижения крупных пластов, сделав все предначертанные мне мелкие глупости. «ЕТЕ»! Иззи все предвидел наперед.)

— Назад, вампиры!

— Интересно! — процедил Цыган.

Нора не спеша двинулась ко мне.

— Доверяй мне, Мэл.

— Нет. — Я схватил и угрожающе занес миску с мелко нарезанной свеклой. — Ты убила дальнобойщика, Нора. Наверное, ты его съела? Цыган слопал кассира. Теперь вы оспариваете друг у друга право закусить мной.

— Зря ты ему врезал, Цыган! — засмеялся Шаман. — Ты его разбудил.

— Мэл… — Нора продолжала наступать, не боясь свеклы. — Напрасно ты огорчаешься из-за какой-то крови. Тело ничего не значит. Ты забыл, как мы с тобой чуть не перенеслись ТУДА?

— Больше никакой любви! — предостерег Шаман. — Учти, Нора, я тоже могу совершить «оп-ля». Тебе не понравится, как тебя встретят там, где ты окажешься.

— Не посмеешь, — отмахнулась она, не сводя с меня взгляда. — Ты не знаешь, как это делается, Шаман. Смотри, не выверни мир наизнанку! Тебе самому придет конец.

Сейчас она была даже красивее, чем прежде. Меня почему-то даже перестало пугать зрелище крови. Я жаждал ее. Она приближалась.

— Что я должен помнить, Нора? — Сейчас она станет моей.

— Вспомни Сфинкса по имени Абу-аль-Хаул! — закричал Шаман.

— Вспомни создателя Хефрена. Сфинкс все еще в ожидании. Сандулеане не смогли его забрать за многие тысячи лет. Так что стой на месте, Нора. Как бы тебе не очутиться надолго в безводном месте, лишенном сортира.

Цыган исторг пламя.

— Я — это ты, Шаман! — сообщил он.

— Держи карман шире! — Шаман выбросил вперед руку, как пожарный шланг, и пламя померкло.

— А я-то кто? — спросил я, роняя миску со свеклой.

— Ты — Абу-аль-Хаул, — ответила мне Нора, — Отец Страха Ра-Харахти [9] Ра-Харахти — солнечное божество египетской мифологии, в котором соединены боги Ра и Хор , Бог-Солнце Обоих Горизонтов. А я — царица Пунта созданная из ладана и чистого желания. Цыган — мой слуга, а Шаман — низкий кладбищенский вор. Абу-аль-Хаул, тебе ведомо все! Абу. аль-Хаул, душа великого Сфинкса, к тебе я взываю!

Нора смотрела на меня, но я не верил, что она обращается ко мне, Она говорила в меня, как в телефонную трубку. Шаман корчился у нее за спиной от смеха и, чтобы не упасть, держался за дверной косяк.

— Лучше признайся пареньку, чем ты любишь заниматься в сортирах, о, дородная царица Пунта! — Он добрался до нас, спотыкаясь и сгибаясь от хохота. Встав между нами, он положил одну руку на стеклянный козырек салат-бара, другую — на окровавленное Норино плечо. Цыган встал. — Расскажи ему, как любуешься водой, устремляющейся в сток унитаза или раковины, как балдеешь от водоворотов и всякой уходящей вниз воды, о, царица сортиров!

— Ты называешь это туалетом, — ответила Нора, лица которой я теперь не видел, потому что ее загораживал от меня Шаман. — По-твоему, это звучит оскорбительно. А я говорю тебе, Шаман, что это — явление Абу-аль-Хаула, чья обитель — на Сандулеке, среди звезд, но сам он пронизывает все мысли и все предметы. Все, что уходит в вихре, уходит к нему. Он не проводит различия между нечистотами и ладаном. Тот, кто отворачивается от чего-то одного, отворачивается сразу от всего.

Шаман обернулся ко мне.

— Я — это ты, — пророкотал он. — Ты — это я. Я — это ты.

Меня охватило прежнее чувство: я был тупой, беспомощной скотиной, терпящей от хозяина и ласку, и побои.

— Вспомни, Мэл, — не унималась Нора. — Вспомни пустыню. Не Нью-Мексико, не Нью-Неизвестно-Что, а Египет. Это было не день и не два, а пять тысяч лет назад.

Цыган, пытаясь удержать на скользком змеином туловище искусственную плоть, поплелся к нам, не сводя с Шамана своих пристальных маленьких глазок. Я заморгал и попытался ухватить мысль, казавшуюся недосягаемой. Я узрел пирамиды, высящиеся в песках, рабов-нубийцев, густые толпы, долбящие гранит и выкладывающий известковые глыбы. Это происходило где-то между Альбукерке и Эспаньолой, недалеко от Саккары, вблизи Абу-Сира, Каира или Санта-Фе…

— Я — это ты, — нудил Шаман. Позади него показалась зевающая морда Цыгана, покрытая сукровицей. До меня донеслось его смрадное дыхание. Видал я Хефрена на 25-й автостраде с ликом в точности, как у меня, как у Сфинкса. Все, что понаписали историки и археологи о гизейском Сфинксе, — чушь. Я вспомнил — сам не знаю, как! — что не фараон Хефрен придал лицу Абу-аль-Хаула сходство с собой: все было с точностью до наоборот…

Цыган сомкнул клыки, ухватив Шамана, но я успел опрокинуть салат-бар вместе с дымящимися супами и полными мисками и принялся метать вилки, ножи и ложки, метя Цыгану в язык и в небо. Обслюнявленный Цыганом Шаман широко улыбнулся.

— Я — это ты, — гнул он свою линию. — Ты — это я. Я — это ты.

Нора в страхе удрала от него и от меня. Цыган рухнул.

Да, все было именно так: я, Сфинкс, изваял Хефрена по своему образу и подобию — а не наоборот! Точно так же я слепил Мэла и миллион прочих воплощений моего Ка [10] Ка — одна из нескольких «душ» человека в египетской мифологии — священного Ка Абу-аль-Хаула.

У меня было все необходимое: дорожные карты, музыка, еда, санузел, даже забавные произведения искусства на стенах. В сувенирной лавке было навалом игр, книжонок, всяких мелочей, даже маечек с моим ликом — усталым, иссеченным несчетными песчаными ураганами и винтовочными пулями, с наляпанными реставраторами заплатами из цемента на древнем тесаном камне, даже в космической шляпе. У меня ни в чем не было недостатка для длительного перехода из царства жизни. Главная погребальная камера завершалась двумя рядами священных фонтанов — за двумя дверями, обозначенными соответственно: «мужчины» и «женщины». Стоит нажать там на посеребренный рычаг — и извергнется водопад, символ преданности Изиды Осирису, царицы Пунта — мне. Я вошел в Течение, в разреженный водородный поток, льющийся под воздействием приливных сил между Магеллановым Облаком и Млечным Путем.

Куда бы ни упал мой взор — да будет почва плодородна, — вот что я смекнул: существа тянутся ко мне. Мысли их — что пена на волнах моей мысли. Любое крохотное создание — это дверь, ведущая в меня, ибо создания ищут свою подлинность. Провозглашая мое имя, они находят успокоение во мне.