Александр Карнишин - Еще вчера была война

С самолетов, а теперь днем летали только немецкие, кроме бомб сыпались листовки. Их собирали на растопку. Однажды почти рядом с убежищем упал целый тюк, который просто не развалился в воздухе. Хорошо, что это была не бомба.

Закончились спички. Дедушка смастерил себе кресало и подобрал кремень. Долго делал фитиль. Он вываривал туго свернутый жгут ваты, потом сушил, втирал в него золу и сажу, распушивал и снова свертывал. Но теперь от первой искры фитиль начинал тлеть. От фитиля прикуривали курильщики и от него же зажигали огонь.

Продуктов почти совсем не оставалось. Никто не думал раньше о запасах, а теперь не было и просто еды на каждый день. Магазин стоял закрытый. До города было не дойти. Питались овощами, собранными на огородах. У мамы оставалось чуть-чуть пшенки, пшеницы и кулечек манки на всякий случай. Постоянно хотелось есть.

И постоянно было страшно.

Соседние дома опустели. Соседи как-то смогли уехать.

— …А у нас не было папы. Дядя Толя — в Сталинграде. Дедушка занимался с Колей поиском продовольствия. Мама кормила всю семью. Некому было заняться эвакуацией.

— А Димка как же?

— А что Димка? Его видела только я. Фельдшер сказал, что ничего у меня не поломано, просто нервное потрясение. А ноги не держали. Меня выносили на бруствер и сажали там. Потом сносили вниз, под землю. И там, в углу, на своей постели, я болтала с Димкой. Он же ничего не понимал в нашей жизни. Был старше меня, умнее, но иногда вел себя, как маленький. Говорил, что надо пойти в магазин и купить молоко. Или мясо. И сварить вкусную еду. Где был тот магазин? Откуда мясо? Тут просто выйти из убежища было страшно. То бомбежка, то минометные обстрелы.

— Ну, откуда бы Димка знал про это? Он же только с тобой общался. Погоди, ба! Я сейчас только закончу этап, немцев остановлю, и потом снова будешь рассказывать.

Правнук убежал в свою комнату, откуда сразу послышалась стрельба и взрывы. Он играл в "Сталинград".

Вот такие у них игры, вздохнула бабушка. Но с тем Димкой, с придуманным, тогда было легче. Он помогал просто своим присутствием.

Бомбежки и обстрелы сразу прекратились в тот день, когда пришли немцы. Никакого боя за село не было. Наши ночью ушли за балку и дальше, за Мамаев курган. А немцы вошли в Городище. Спокойно, как хозяева. Одни прошли дальше, а другие остались здесь. Тут же поставили везде своих часовых.

Утром Коля пошел за водой, а у колодца уже стоял немецкий солдат. Даже к цепи было привязано другое ведро, немецкое, большое. Часовой с автоматом просто стоял и смотрел, как подходили люди и набирали воду.

Дедушка с Колей прошли по балке, где были раньше позиции наших, брошенные теперь. Там были окопы по краю, были землянки. И много брошенного добра. Даже нашли место, где была полевая кухня. Там была свалка, и повар выкидывал банки от американской тушенки. Дедушка взял одну банку и стал собирать в нее ложкой жир и сало из остальных. Так по чуть-чуть наскреб почти две жестянки. Мама сварила кашу, почти как солдатскую. Это был последний раз, когда в убежище ели нормальную еду.

Нюрка с удовольствием съела все, что ей дали. Но ноги так и оставались слабыми, подгибались, не позволяли сделать самой ни шагу.

В убежище все было волглым от постоянной сырости, которая тянулась из земли. В солнечный день все вытаскивали на просушку. Одеяла, матрацы расстилали между стеной сарая и входом в убежище. И на них усаживали Нюрку. Она сидела на солнце, смотря по сторонам карими глазами, потом опять начинала что-то бормотать, не отвечая на вопросы взрослых.

— Эх, испортили девку, — сокрушался дедушка и все твердил, что вот наступит мир, и все болезни тогда сами пройдут. И можно будет жить долго-долго.

Когда в селе останавливались свежие немецкие войска перед последним броском к Сталинграду, то немцы часто ночевали в убежище, выгоняя всю семью на улицу. Было лето и было не холодно. Немцы спали на этих же матрацах, но покрывали их сверху бумагой и газетами. После них в убежище оставался запах одеколона и чужого табака.

Фронт остановился. Грохотало за Мамаевым курганом. А над Городищем по ночам стали летать наши "кукурузники" и бомбить немцев. Днем бывали артиллерийские обстрелы. А еще появились снайперы. Немцы даже останавливали движение на какое-то время. Стоял регулировщик и все поворачивал, пока обстрел не прекращался. Они очень боялись снайперов.

По балке из города пришел дядя Толя. Оказывается, он уже два дня пробирается домой. Его тут сразу чуть не застрелили немцы, потому что у него была татуировка на правой руке возле большого пальца. Там была синяя пятиконечная звездочка.

— Комиссар! — кричали на него немцы.

И только выбежавшая на крики мама и выкарабкавшаяся наверх бабушка отбили его, показывая руками, что он еще вот такой, что маленький он еще. Дяде Толе было тогда семнадцать.

В убежище постоянно заглядывали немцы, и поэтому дядя Толя поселился отдельно. Они с Колей выкопали другое убежище, попроще и поменьше, в овраге, прямо в стенке. И Коля тоже стал там ночевать. Там был свежий воздух и не так душно.

Уже никто не боялся мин и снарядов, узнавая издали, кто стреляет и чем.

Самым же страшным был голод.

Ели один раз в день. Очень редко, когда два. И этот второй обычно был чаем — пустым кипятком, заправленным сушеной морковкой. Голод был мучительным. И мучительнее всего было ждать с утра, что же найдут Коля с дядей Толей по старым огородам. Дедушка уже не мог ходить далеко, у него начали опухать ноги.

Очень боялись мародеров, потому что они могли не только взять, что угодно, но и убить. Мама была молодой, всего тридцать пять. Она одевалась под старуху и мазала лицо сажей.

Поток беженцев со стороны Сталинграда не уменьшался. Каждый день мимо развалин дома по улице шли группами и по одиночке куда-то в степь. Говорили, что в Гумраке есть место, где кормят, а потом отправляют дальше, туда, где есть еда и жилье.

Несколько раз приходили мародеры, причем явно не немцы. Немцы, заглянув в убежище и поморщив носы, видя нищету, уходили. А эти, другие, протыкали узлы с барахлом тонкими прутьями, похожими на велосипедные спицы. Видимо, думали, что там прячут какие-нибудь драгоценности. Один в немецкой форме, скорее всего не немец, а русский или украинец, бесцеремонно вытолкнул всех из убежища и начал выбрасывать узлы и узелки и разбрасывать одежду. Узелки с остатками манки, пшена и крупы развязывал и все высыпал на пол убежища, не обращая внимания на плач мамы и укоры бабушки.

Бабушка начала стыдить его и под конец высказала, что даже немцы не позволяли себе так издеваться над нами.

— Ты, видно, не немец вовсе, а какой-то выродок из наших!

Солдат пришел в ярость и даже щелкнул затвором винтовки, направив ее на бабушку. Все закричали в голос, солдат выскочил из убежища, ничего с собой не взяв, хотя отложил сначала что-то из нашей запасной одежды. Из этого все и поняли, что это действительно был не немец, а какой-то их служака из русских или украинцев.