Александр Карнишин - Еще вчера была война

И до весны потом жили в том селе, куда дотянули тележку.

Было тяжело. Но хотя бы стало больше еды. Беженцам давали на месяц зерно, из которой мама варила кашу. Иногда выдавали хлеб — тяжелые черные буханки.

Когда под Сталинградом наши пошли в наступление, и штурмовики стали долетать досюда, немцы начали эвакуировать свои учреждения. Однажды во время бомбежки возле дома убило лошадь. Дедушка с парнями затащил ее быстро во двор, несмотря на продолжающиеся взрывы. Они топором порубили лошадь на куски. В тот день был пир. Во всех посудинах варилась конина. Пили бульон. Потом ели мясо. Без соли, без хлеба, но это было так непередаваемо вкусно!

Утром в дверь пинали сапогами. Пришел сосед в сопровождении немецкого патруля. Он сказал, что у него со двора свели корову, и это непременно вот эти голодранцы, у которых ничего своего нет. Вот и мясо у них повсюду, во всех ведрах. Хорошо, что дедушка не выкинул шкуру и копыта. Немец заглянул в корыто, увидел лошадиное копыто, сморщился, гаркнул что-то, и все ушли.

В одну ночь никто не спал, потому что пропал брат Коля. Его схватили на улице и увели во временный лагерь, чтобы увезти в Германию. Тогда многих похватали. У ворот лагеря, перевитых колючей проволокой, стояла толпа женщин, которые кричали немцам и показывали, что вот тот — совсем маленький и этот еще мал. Им кого отдавали, а кого они сами протаскивали через колючую проволоку, обдирая до крови. Так Коля спасся и пришел домой уже под утро, хоть в разодранном пальто.

В том селе похоронили дедушку. Он стал задыхаться, опухать весь. И однажды тоже не проснулся. Похоронили его на старом кладбище, возле церкви.

А однажды ночью раздался стук в дверь и голос:

— Русские есть?

— Есть, есть, — зашумели все. — Мы — русские!

За дверями стояли наши разведчики в незнакомой форме с погонами.

Через две недели мама на попутках съездила в Городище. Потом вернулась, все собрались, и тот путь, который был нескончаемым и смертельным, с ночевками в степи, с голодом и холодом, в кузове машины занял всего четыре часа.

— И война закончилась?

— Нет, война была еще долго. Но мы были теперь дома. Пусть было голодно, но не так, как в оккупацию. Нам выдали карточки. В село приезжала лавка с хлебом. Был огород и зелень всякая, а к осени — фрукты и овощи. Всем нашлось дело, кроме меня. Коля пошел работать на завод, где делали силикатный кирпич. Город строился, и кирпича надо было много. Дядю Толю призвали в армию, но он даже не успел повоевать. Они были в лагерях, потом их использовали на охране новых заводов.

— А… Димка?

Она повернула голову, посмотрела на правнука, сидящего, скрестив ноги, на полу возле ее дивана:

— Я уже нормально ходила, и дел было столько, что больше не придумывала себе друга. Мне было уже почти одиннадцать лет и было некогда — помогала маме по дому. А почему ты спрашиваешь? А-а-а… Ты же знаешь, так?

— Что знаю?

— Все, что тогда было со мной — ты знаешь, правда? Это ведь ты помогал мне, когда было совсем плохо?

— Да ты что, ба! Это ж фантастика!

— Никогда не ври старшим! — строго покачала пальцем бабушка.

— Да я не вру. Я так, успокаиваю просто тебя немного. Не бывает такого. Подумаешь, имя. Может, вы потому меня так все и назвали, что тогда вот…

Наутро Димка не встал с кровати. Он весь горел от высокой температуры, метался по кровати в бреду, скидывая одеяло. Скорая помощь увезла его в больницу. "Крупозное воспаление легких", — качал головой врач.

Приехавшие срочно по вызову родители не находили себе места.

— Моя вина, моя вина, — качала горестно головой бабка. — В степи зимой было так холодно. А он же совсем без зимней одежды!

— Слушай, скажи своей бабке, чтобы успокоилась, а? — кричала на кухне мать. — Какая степь? Какая зима? Она совсем с ума сошла от старости? Пусть она лучше расскажет, чем таким умудрилась напоить ребенка, что у него воспаление легких. Или во льду купала? Откуда у ребенка летом — воспаление легких?

Бабушка пробилась через главврача, сидела теперь по ночам у постели Димки, клала ему на лоб холодные компрессы, и тихонько плакала, слушая его жаркий шепот:

— Нюрка, ты только не бойся! Все будет хорошо! Я точно знаю — все будет хорошо! Наши все равно победят! И папка твой вернется домой! Ты мне верь! Я точно знаю!

— Отто, имейте в виду, фюрер недоволен вами.

— Фюрер говорил обо мне?

— Он вчера весь ужин говорил только о вас. Иногда он даже переставал есть, размахивал руками, волновался, у него краснели щеки и нос…

— У фюрера?

— Отто, вы на грани, понимаете? То, что прекратится финансирование вашей лаборатории — это чепуха. Вы жить хотите? Просто — жить? Вы забылись, дружище. Вы не думаете о нуждах Германии. Вы тут, как выразился фюрер, жиреете в тылу, а пользы от этого нет никакой. И вообще, спросил наш вождь, улыбаясь, мол, в шутку, а не тайный ли враг пожирает ресурсы нации, ослабляя тем самым фронт? И вы знаете, уважаемый профессор и доктор всяческих наук, почти академик наш, вы знаете, что все это записывают? Все, что говорит фюрер — записывают. Все, что им сказано — это руководство к действию.

— Но, мой генерал…

— Молчать! Это я пока — генерал. А завтра по вашей милости я — кто? Но клянусь честью, я не отдам вас гестапо. Нет-нет… И не благодарите меня заранее. Я лично вас порежу на американские бифштексы. Ясно? Лично! Дайте мне результат!

— Прошу прощения, но результат есть, и вы сами наблюдали…

— Что я наблюдал? Что? Полный провал вашей инициативы?

— Но прибор сработал штатно!

— Засуньте его себе в задницу, идиот! Мне не работа прибора нужна, а польза от его работы! А что было?

…

Прибор, созданный профессором Отто Цайтвагеном, занимал целый квартал в промышленном районе Дрездена. Стандартные коробки домов маскировали собой переплетение последних достижений германской науки в физике, химии, оптике, механике, даже в философии, поскольку время тут признавали одновременно философской категорией и физическим процессом. Из трубы специально построенной теплоэлектростанции днем и ночью извергались клубы дыма. Толстые кабели подрагивали в напряжении, пропуская через себя киловольты. Гудели в каждом дворе трансформаторные подстанции, распределяя электроэнергию. Крутились странные и непонятные механизмы, сверкая полированной сталью и красной медью катушек. В напряжении стояли, дублируя автоматику, люди в халатах. В таком же напряжении стояли люди в сером с автоматами и пулеметами на каждом перекрестке. Посторонним там делать было нечего — тут ковалось возможное супероружие империи.

Задача, поставленная перед профессором, которую он считал теоретически выполнимой, было путешествие во времени. Пусть одностороннее, только туда, но обязательно — путешествие во времени. Добровольцы, элита СС, здоровенные белобрысые парни с мышцами, как валуны, проходили медицинские тесты и раз в неделю кто-то из них вставал на платформу. Они должны были попасть в недалекое прошлое, пробраться в Советский Союз, с которым еще были нормальные отношения, и устранить главу большевистской партии. Все политологи считали, что этого должно было хватить для массовой паники и полной дезорганизации руководства этой колоссальной страны. Двадцать лет назад — и все. И Германия оставалась крупнейшей страной в Европе.