Филип Дик - Лейтесь, слёзы...

— Ни с кем сверхзначимым мы его не застанем. Нет-нет, особенно когда все его УДы лежат в местном полицейском участке. Я никого такого не ожидаю. Только самого Тавернера.

— Хотите пари? — предложил Герб.

— Давайте.

— Ставлю пять золотых пятаков, что его поимка ничего вам не даст.

В изумлении Бакман даже сел прямее. Фраза Герба прозвучала для генерала совершенно в его собственном стиле. Ни фактов, ни данных, чтобы на них основываться, — чистой воды интуиция.

— Так хотите поспорить? — спросил Герб.

— Вот что я вам скажу, — начал Бакман. Затем он достал свой бумажник и пересчитал деньги. — Ставлю тысячу бумажных долларов, что с поимкой Ясона Тавернера мы войдем в одну из самых важных сфер, с какими когда-либо имели дело.

— На такие деньги я спорить не стану, — сказал Герб.

— Ага, считаете, что я прав?

Зазвонил видеофон. Бакман взял трубку. На экран выплыла тупоумная физиономия капитана, ответственного за лас-вегасскую операцию.

— Наша термосистема регистрирует присутствие мужчины роста, веса и общего телосложения Тавернера в одной из пока еще необысканных квартир. Мы двигаемся с предельной осторожностью, освобождая все близлежащие блоки.

— Брать живым, — приказал Бакман.

— Безусловно, мистер Бакман.

— Держите со мной прямую связь, — велел Бакман. — Начиная с этого момента мне требуются все подробности.

— Есть, сэр.

Обращаясь к Гербу Майму, Бакман сказал:

— А ведь они и впрямь уже его нашли. — Он сперва улыбнулся, затем радостно захихикал.

Зайдя в спальню за своей одеждой, Ясон Тавернер обнаружил, что Рут Рей сидит в полумраке на скомканной, еще теплой постели, полностью одетая, и курит свою традиционную сигарету с табаком. Серый ночной свет просачивался из окон. Уголек сигареты словно регистрировал нервную, накаленную атмосферу.

— Эти штуки тебя доканают, — заметил Ясон. — Не зря их больше пачки в неделю в одни руки не выдают.

— Отъебись, — огрызнулась Рут Рей, в очередной раз затягиваясь.

— Но ведь ты их на черном рынке купила, — сказал Ясон.

Как-то раз он ходил туда вместе с Рут, чтобы купить ей целый блок. Даже при его доходах цена Ясона поразила. Но Рут, похоже, не удивилась. Очевидно, она этого и ожидала; она знала цену своей привычки.

— Неважно, где я их достала. — Рут потушила длинную, явно недокуренную сигарету в керамической пепельнице в форме легкого.

— И теперь тратишь их впустую.

— Ты любил Монику Буфф? — спросила Рут.

— Конечно.

— Не понимаю. Как ты мог?

— Любовь бывает разная, — ответил Ясон.

— Да. Как с кроликом Эмили Фуссельман. — Она бросила на него взгляд. — Я знала одну женщину, замужнюю, с тремя детьми; у нее были два котенка, а потом она завела себе бельгийского серого кролика. Знаешь, они такие крупные, и все прыг-скок, прыг-скок на своих мощных задних лапах. Первый месяц кролик боялся даже вылезти из клетки. Насколько мы поняли, это был самец. Через месяц он вылез из клетки и запрыгал по гостиной. Через два месяца он научился лазать по лестнице и стал регулярно скрестись в дверь спальни Эмили, будя ее по утрам. Потом он стал играть с кошками, и тут начались проблемы, потому что кролик был не так проворен и сообразителен, как кошки.

— У кроликов просто меньше мозгов, — заметил Ясон.

— Вряд ли, — возразила Рут Рей. — Но так или иначе, кролик обожал кошек и пытался делать все то же, что и они. Он даже приучился почти все время обходиться кошачьей коробкой. При помощи клочков шерсти, которые он выщипывал у себя на груди, кролик устроил гнездо рядом с диваном и хотел, чтобы котята туда забирались. Но они не стали. Конец всему — вернее, почти конец — пришел, когда он попытался поиграть в пятнашки с немецкой овчаркой, которую привела какая-то дама. Понимаешь, кролик насобачился играть в эту игру с кошками, с Эмили Фуссельман и с детьми. Сперва он прятался за диваном, а затем выскакивал оттуда, носился быстрыми-быстрыми кругами по комнате, и все старались его поймать, но обычно не могли, и кролик преспокойно убегал обратно за диван, куда, как предполагалось, никто за ним не последует. Но овчарка не знала правил игры и, когда кролик забежал обратно за диван, ринулась за ним и мощными челюстями ухватила его за задницу. Эмили в конце концов сумела разжать эти челюсти и вывести овчарку во двор, но кролику здорово досталось. Он поправился, но после этого жутко боялся собак и убегал куда глаза глядят, даже если видел собаку через окно. А свою задницу — ту ее часть, которую хватанула овчарка, — он прятал под кусками материи. Там совсем не было шерсти, и кролику было очень стыдно. Но самое трогательное было то, как кролик пытался протолкнуться за пределы своей — как там это слово? — физиологии. За пределы своей кроличьей природы. Как он старался стать более совершенной формой жизни, вроде кошек. Как стремился все время быть с ними на равных. Но как раз отсюда все несчастья и вытекали. Котята не желали жить в том гнездышке, которое кролик для них соорудил, а овчарка не знала правил и прихватила его за задницу. Он прожил несколько лет. Но кто бы мог подумать, что кролик разовьется в такую сложную личность? Кстати, когда ты садился на диван, а кролик хотел, чтобы ты слез, он ложился рядом и аккуратно тебя подпихивал. А затем, если ты не пошевеливался, он тебя кусал. Ты только подумай о стремлениях этого кролика и о его крахе. Маленький жизненный подвиг. И ведь все это было безнадежно. Только кролик этого не знал. А быть может, и знал, но все равно пытался. Хотя я думаю, он все-таки не понимал. Ему просто страшно хотелось это делать. Это составляло весь смысл его жизни, потому что он любил кошек.

— А мне казалось, ты не любила животных, — сказал Ясон.

— Больше не любила. После стольких разочарований и крахов. Вроде того кролика. В конечном счете он, естественно, помер. Эмили Фуссельман рыдала дни напролет. Целую неделю. Я видела, до чего это ее довело, и для себя уже такого не хотела.

— Но перестать любить животных настолько, чтобы…

— Они так мало живут. Так чертовски мало. Да, некоторые люди теряют любимое существо, а потом живут себе как ни в чем не бывало, перенося свою любовь на кого-то другого. Но это больно. Мучительно.

— Тогда чем же так хороша любовь? — На эту тему — и в связи с собственными переживаниями, и с чужими — Ясон задумывался всю свою долгую взрослую жизнь. Сейчас это особенно его интересовало. Из-за всего, что с ним в последнее время случилось, — вплоть до истории про кролика Эмили Фуссельман. В частности — этот болезненный аспект. — Ты кого-то любишь, а от тебя уходят. Однажды приходят домой и начинают паковать вещички. Ты спрашиваешь «что случилось?», а тебе говорят «кое-где еще есть предложение получше». И уходят, навсегда уходят из твоей жизни, а ты до самой смерти носишь в себе этот громадный ломоть любви, который некому отдать. А если и находишь, кому отдать, опять случается то же самое. Или ты звонишь по телефону и говоришь «это Ясон», а там переспрашивают «кто-кто?», и тут ты понимаешь, что получил по полной программе. Там даже не знают, кто ты, черт побери, такой. И, как мне кажется, никогда и не знали; на самом деле у тебя никого и не было.