Максим Хорсун - Рождение Юпитера

– Они намерены забрать меня навсегда? – спросил Шелли, ощущая, как пересохший язык царапает нёбо.

– Как пожелаешь, молодой Шелли. Пройдет время, и ты сможешь вернуться в ту точку околосолнечного пространства, какую назовешь им .

Шелли прижал ладони к вискам.

– Они могут дать гарантии, что свойства физического тела – моего физического тела – не изменятся, согласись я отправиться в путешествие со «Странником»? Что, вернувшись в Сопряжение, я останусь самим собой?

– Стань их спутником, и ты увидишь то, что никогда не увидеть людям. Двойная планета – две сферы, обращающиеся вокруг общего центра масс. Планета, лишившаяся в результате чудовищной катастрофы полушария, однако не утратившая пригодной для дыхания атмосферы. Хочешь посмотреть на инопланетные формы жизни? На живые кремниевые кристаллы, поющие друг другу песни посредством радиоволн? На миры, населенные самыми причудливыми с человеческой точки зрения существами…

«…никогда не увидеть людям».

Это «никогда» отрезвило Шелли. И снова в торопливых словах Капитана он уловил отзвук грозящей ему беды. Да, он мечтал о звездах. Мечтал, что «Золотой Сокол» засияет у чужих планет. У тех самых планет, на которых можно жить под открытым небом. Мечтал, что следом за «Рурком» в чужое пространство ворвутся сотни и тысячи кораблей людей. Мечтал, что спасется старый Юлиус, что покинут систему Солнца отец и мать, бедолага Брут и несносная Климентина, даже жирный клеветник Огр Мейда, и он пусть живет себе в новом мире – быть может, открытое небо изменит недостойного в лучшую сторону.

Но то, что предлагает Капитан… Какой прок от звезд, если, выбрав их, он приговорит себя к одиночеству? К космическому вселенскому одиночеству?

Человечество погибнет, когда Солнце из-за непрерывного расширения разрушит само себя. А он будет метаться от звезды к звезде, от галактики к галактике, от квазара к квазару – одинокий, вечный и утративший рассудок.

– Я отказываюсь, – сказал Шелли маленькому солнцу, висящему перед его лицом. – Пусть человеческое останется с человеком.

– Ты погибнешь, – констатировал Капитан.

– Ты… они не могут знать будущее.

– Они существуют слишком долго, им не нужно обладать сверхъестественными способностями, чтобы предугадать судьбу потерявшего голову мальчишки.

– Судьба одного мальчишки – метания фотона в солнечном ядре, они слишком хаотичны, чтобы быть кем-то или чем-то предугаданными.

– Иди с ними . Они будут любить тебя.

– Отпустите меня, кем бы они ни были. Верните на «Сфинкс».

– Ты рожден покорять звезды.

– Я рожден человеком.

Беспокойная поверхность шаровой молнии вдруг застыла, Шелли отчетливо увидел каждую структуру, каждую деталь повернутого к нему полушария. Затем сфера исчезла – была и нет! – и лишь ток воздуха, да еще мгновенно образовавшаяся пылевая воронка выдали, что на месте погасшего Капитана осталась невидимая глазом, но необыкновенно тяжелая сингулярность.

Шелли почувствовал, что его засасывает в гравитационный центр вместе с пылью и воздухом.

«Что они делают? Неужели это и есть вход в гиперпространство?» – запаниковал он.

Прижал колени к груди, обхватил руками голову… но гравитационная аномалия канула в пространственно-временной прорве, прежде чем ее коснулся хотя бы волосок с горячей головы благородного. Капитан исчез, вместе с ним развеялся его мрачный корабль.

Шелли остался в темноте. Он лежал на палубе «Сфинкса», уткнувшись лицом в пахнущую пылью ковровую дорожку.

Климентина пришла в себя под вой сирен. Было страшно и странно слышать эти звуки внутри разоренного купола безжизненной станции. Лишенный эмоций голос автоматической системы настойчиво предлагал несуществующему экипажу «приступить к немедленной эвакуации», занять место в спасательных ботах и убраться пока не поздно на другой край системы. Климентина бессмысленно повела головой, – она опять не могла понять, где находится. Да и не очень того хотела; она просто лежала не шевелясь, с закрытыми глазами. Она ждала и надеялась, что боль уйдет из тела, что она вновь станет легкой и сильной, что к ее мыслям вернется ясность, а зрение обретет фокус.

Но боль уходить не собиралась. Ленивыми волнами боль лизала ей ноги, ощупывала ребра и шею, а иногда – накрывала с головой. Тогда Климентина уплывала, поддаваясь течению, в серую дымку беспамятства.

Станция вздрогнула.

Климентина открыла глаза. Перевернутый мир биосферного купола наполняло светло-голубое свечение. Время от времени сверкали белые вспышки, и она четко видела свою звездоподобную тень, которая падала на стальной диск палубы. Мохнатые корни и колючие ветви, свисающие внутрь купола, неспешно покачивались.

Климентина приподнялась: станция движется? Морщась и шипя, перевернулась на живот. Поглядела сквозь прозрачную поверхность фасетки и ахнула: за бортом не было ни звезд, ни быстрых искорок курсирующих вдали кораблей. Только бело-голубое, но с каждой секундой становящееся более темным, клубящееся марево.

Сетчатку обожгла яростная вспышка, и прежде чем на время ослепнуть, Климентина успела заметить ветвистую молнию, промелькнувшую возле самого купола. За молнией грянул гром. Корпус станции застонал протяжно и жалобно, словно расстающееся с жизнью раненое животное.

Корни и ветви теперь раскачивались, как маятники. И амплитуда нехитрых движений становилась по-настоящему пугающей.

Заброшенная гидропоническая станция падала на Нептунию; громоздкую орбитальную конструкцию подхватил атмосферный поток, словно стремительный ручей – невесомую соломинку.

Климентине, наконец, удалось встать. Под ее ногами проносились грязно-белые аммиачные облака, они облизывали тонкую скорлупу из кристаллических фасеток. Казалось, Нептуния пробует купол на прочность перед тем, как нанести единственный сокрушительный удар.

Среди облаков мелькали какие-то розовые сиюминутные образования; молнии, сверкающие на разных высотах, подсвечивали многослойную структуру нептунианского неба. Был виден стремительный бег сине-зеленых метановых туч, а глубоко внизу скользили серебристые, словно галактики, пойманные объективом телескопа, спирали циклонов.

От вида бурлящей бездны у Климентины закружилась голова. Она оказалась в плену стихии, бесконечно враждебной человеку. Еще ни одному смертному не доводилось бывать здесь… по крайней мере – по собственной воле. Тем более она не слышала, чтобы кому-то удавалось вырваться из этой ревущей западни.

Усилием воли Климентина не позволила себе запаниковать: она прижала к вискам исцарапанные кулаки и попыталась собраться с мыслями.