Тим Скоренко - Законы прикладной эвтаназии

Если бы Морозов работал в родильном отделении, всё было бы проще. Некоторые дети просто задыхались бы в камерах для недоношенных или рождались бы мёртвыми. Но Морозов слишком далеко от родильного отделения.

Когда он убивает старика, он спасает старика. Когда он убивает ребёнка, он спасает родителей.

В 1988 году в неврологию поступил бывший пилот-вертолётчик по фамилии Сергеенко, ликвидатор аварии на Чернобыльской АЭС. Он получил страшную дозу, и лучевая болезнь просто растворяла его тело подобно кислоте. Он постоянно орал от боли, потому что нервы были воспалены по всему организму. Так ощущает себя человек, с которого заживо сдирают кожу специальным ножом. Сначала – с рук, затем – с ног, затем оскопляют, отрезают уши и нос, снимают скальп и кожу с лица, затем с груди и спины. Всё это время человек жив.

Морозов запомнил смерть Сергеенко навсегда. Пилоту было двадцать девять лет. Именно тогда Морозов понял: возраст не имеет значения. Милость нужна любому человеку.

Час ночи. Морозов идёт в детское отделение больницы. Оно – в другом корпусе, нужно миновать больничный двор. У него нет с собой шприца с ядом, поскольку он не понадобится. Морозов хорошо знает, где лежит его «пациент».

Это мальчик по имени Серёжа. У него болезнь Александера, патологоанатомически демиелинизирующая лейкодистрофия. Увеличение массы головного мозга, высокая температура, судорожные припадки, слабый мышечный тонус, прогрессирующая гидроцефалия, пирамидные знаки, всё сопутствующее. Он в детском отделении уже около года. Сколько он ещё протянет? Полгода? Год? Подобные заболевания прогрессируют быстро, очень быстро.

Достаточно просто нарушить подачу воздуха в специальный бокс, и всё. Тридцати секунд хватит.

Дети не приходят к Морозову во сне. Серёжа станет третьим ребёнком, от которого Морозов спасает родителей. Деньги, которые пошли бы на бессмысленное лечение, они используют для воспитания другого ребёнка. Дай бог, чтобы он родился нормальным.

В дверях детского отделения Морозов чуть не сталкивается с Петей Резником, средней руки педиатром, с которым Морозов шапочно знаком. Он успевает отойти в сторону и повернуться спиной. Резник проходит мимо.

Что ж так поздно с работы-то, Пётр Васильевич?..

Если бы они встретились, произошла бы традиционная перекличка: «Доброй ночи – доброй ночи». Перекличка, которая ничего не значит. Но никто не должен заметить его в детском отделении. Резник – лишние глаза, лишние уши, лишняя память.

До второго этажа Морозов добирается никем не замеченным. Он останавливается у лестницы и ждёт, пока отвлечётся сестра с вахты. Это давно проверенный путь. Сегодня дежурит пожилая дама по имени Марина Степановна, она частенько начинает храпеть прямо на посту. В отделении есть и другие сёстры, но главное – миновать эту, первую. Именно она регистрирует пришедших и ушедших.

Ждать приходится недолго, от силы пять минут. Степановна начинает похрапывать, и Морозов аккуратно проходит мимо неё. В коридоре горит притушенный свет.

Первая палата, вторая. Дверь открывается беззвучно. Третья кровать. Кокон над колыбелькой.

Здравствуй, Серёжа. Будем считать, что тебя убила спастическая тетраплегия. Приступ паралича, окаменение мышц, остановка дыхательного аппарата. Я не извиняюсь, Серёжа, потому что так и в самом деле будет гораздо проще.

Он почти не дёргается, этот слабый малыш. Он едва-едва поводит ручонкой, потом чуть двигает ножкой, потом поворачивает головку, и всё, его больше нет. Это не более чем мёртвый кусочек плоти, пустой бокс, который вскоре займёт новый ребёночек.

Морозов выходит. Сестра у входа храпит вовсю.

Он только что сделал мир чуть-чуть сильнее, чуть-чуть выносливее. Он срезал больной побег, как садовник, пестующий свой сад.

Садовник, точно. Я – садовник. Я обрезаю больные и старые растения, чтобы у почвы хватило соков для поддержки молодых и сильных.

Майя лежит на диване. По крыше колотит дождь. Струи воды стекают по стёклам, а в комнате тепло и уютно, горит камин, по телевизору показывают доисторический фильм.

Хотя нет, не доисторический. По меркам начала двадцать первого века – вполне современный. Майя не знает имён актёров.

Она почти привыкла к двумерному телевидению. Её ничего не удивляло в 1945 году. Первая половина двадцатого века представлялась Майе чем-то вроде мира стимпанка, где по умолчанию не должно быть трёхмерного кинематографа и летающих такси. Начало же века двадцать первого кажется Майе её родным временем, только почему-то серьёзно деградировавшим. Уже есть антибиотики (крайне примитивные), уже существует генная медицина на первобытном уровне, уже существуют первые проекты лунных городов. Но всё это только начало.

Двухмерное изображение не хуже трёхмерного. Просто это другой вид искусства. Как кино и театр, который уже три тысячи лет почти неизменен. Нет, стоп. Две с половиной тысячи, мы же в двадцать первом веке.

Морозов предоставил Майе в безраздельное пользование свою подмосковную дачу. Небольшой типовой домик. Три комнаты на первом этаже, одна большая – на втором. Камин, телевидение, Интернет, водопровод. Майя легко приспосабливается к новому быту. По сравнению с бытом отряда 731 дача Морозова кажется технологическим раем.

Путь в Россию оказался довольно простым. Друг Морозова, Арсен, выправил для Майи легальную справку о потере паспорта, а через свои медицинские связи Морозов сделал Майе документы о полной потере памяти. Месяц спустя она – новый человек. Все данные – имя, отчество, фамилию – оставили настоящими, только дату рождения поставили 7 июля 1989 года. Двадцать один год, так и есть на самом деле.

Если она вернётся в будущее, её биологический возраст будет больше, чем указанный во всемирной базе данных. Возможно, произойдёт сбой чипа, придётся проходить дополнительные процедуры.

Впрочем, это неважно. С девяностопроцентной вероятностью она никуда не вернётся.

В подвале Алексей Николаевич Морозов строит анабиозис. Ему сложнее, чем японцам, потому что у него нет такого финансирования и возможности проводить эксперименты на живых людях. С другой стороны, у него есть одиннадцать из двенадцати компонентов анксиолитика. Осталось подобрать последний.

Как хорошо расслабиться. Как хорошо ничего не делать. Как хорошо смотреть на открытый огонь, настоящий огонь с дровами, которые щёлкают и отбрасывают яркие искорки на деревянный пол. Как хорошо пить натуральный пуэр, привезенный из Китая, выдержанный в течение нескольких лет в земле, бодрящий, горький, вкусный. Майя понимает, что всё это иллюзия, что в этом мире выжить гораздо труднее, чем в её картонном, картинном и вышколенном столетии, но всё-таки здесь и сейчас она счастлива.