Петер Жолдош - Сверхзадача

Гаим вскрикнул от неожиданности, увидев, как куст на его глазах превратился в Юму, и лишь мгновение спустя метнул копье в спину убегавшего. Острый наконечник полоснул по предплечью, но возбужденные нервы на первых порах заглушили боль. Юму помчался дальше, лавируя между деревьями, хотя знал, что кровавый след выдаст его. Подгонял страх при воспоминании о копьях, не менее острых, чем разорвавшее ему плечо. А боль беспощадно подступала к сердцу…

По удалявшимся крикам он понял, что цепь еще не повернула вспять. Но теперь удача была для него всего лишь отсрочкой, острые копья настигнут раненого все равно.

Выскочив на какую-то поляну, Юму вдруг остановился и отпрянул, словно его хлестнуло ветвью по лицу. Подняв взгляд, он невольно зажмурился, ослепленный блеском «Галатеи». Прижал к глазам ладони, но и это не помогло, перед глазами плясали огненные блики. Он невольно застонал, но по инерции двинулся вперед, ничего не видя перед собой, спотыкаясь и пошатываясь, все ближе придвигаясь к холодному сиянию…

Когда свет, исходивший от «Галатеи», заставил остановиться его разъяренных преследователей, они словно окаменели. Старшие из охотников, в памяти которых сохранились ландшафты северных мест, откуда их увел Дау, нередко встречали там острые, как зубы дракона, скалы. Правда, ни одна из них не светилась столь ослепительно, зато у их подножия гнездились тысячи змей, выползали погреться на припеке, извивая свои скользкие, гладкие тела. Красные охотники унаследовали от предков отвращение и ужас перед этими холодными гадами, но кровавый след Юму вел прямо к игловидной скале.

Дау, сопя от ярости, потоптался на месте и решительно ринулся вперед, остальные охотники с видимой неохотой, но последовали за ним. Они шли до тех пор, пока копья в их руках не задрожали, как от порыва урагана. «Змеи», — подумал Дау. «Змеи», — подумали старшие; но молодые воины тоже тряслись от ужаса, хотя никогда в жизни не видели ни скал, ни змей. Наконец Дау почувствовал, что, если сделает еще шаг, тут же умрет от страха. Он круто повернулся и, растолкав сгрудившихся соплеменников, не заботясь о престиже и достоинстве, бросился наутек по направлению к стойбищу.

Вскоре все охотники, преследовавшие Юму, с разбитым и усталым видом возвратились туда. Опустились на корточки, угрюмо смотрели в костер, от которого вслед за Дау, разъяренные и непримиримые, час назад кинулись в погоню. Ни один не смел заговорить о том, что же, собственно, произошло, или хотя бы попытаться осмыслить случившееся. После долгого молчания Дау хриплым голосом объявил, что на другое утро они уходят искать новые места для охоты. На этот раз ему удалось выразить единодушное мнение своих соплеменников…

Но на другое утро Эор опять наткнулся на мертвого хрюка, теперь уже четвертого, невдалеке от того места, где первого нашел Юму. Охотники воспряли духом. Получалось, что таинственный незнакомец продолжал действовать и в отсутствие Юму! Да еще выбрал в друзья не кого-нибудь, а Эора. Все успокоились, только один Дау трясся от ужаса пуще прежнего. День поединка за право оставаться Первым, значит, теперь уже близок. И он настанет раньше, чем они переселятся на новые места. Ведь охотники уже оставили мысль о предстоящем походе и заново разжигали костры, чтобы полакомиться жарким из сердца, печени и мозгов хрюка, а затем приступить к заготовке копченого мяса, работе столь же нужной, как и длительной.

Но Дау ошибся. Вместо дня смертельного поединка за первенство пришел другой день — и очень скоро, — по наступлении которого он никогда уже не боялся, что будет побежден. Ему суждено было содрогаться от другого страха, который не выпускал его из своих когтей уж до самого смертного часа.

Единственный способ проверить все — вспомнить. Дисциплинированная, систематичная память, только она инструмент контроля. А в процессе воспоминания выяснится, насколько он способен управлять собой. Да, дисциплина — это главное, ибо провалы в памяти могут быть заполнены с помощью труда, а трудом управляет дисциплина. Желание открыть глаза было сильно до боли, он изнывал от него, напрягая все мышцы тела.

Нет, нельзя.

До тех пор пока здесь, внутри, еще не все в порядке, глаза открывать не следует. Картины воспоминаний прижимаются одна к другой, словно ступеньки двух бесконечно длинных веревочных лестниц, бегущих параллельно, как спирали ДНК. А он сам болтается между ними, в то время как должен принадлежать одной из них, только одной. Он знает, какой. В конечном счете это тоже вопрос дисциплины. Как и подавление чувства боли. Он должен ступить на ту, вторую, лестницу, прочно и твердо, и уже оттуда, стоя на ней, наблюдать другую, всю целиком, с ее муками, страхами, страстями. Пусть она не принадлежит ему, эта первая, но она имеет к нему отношение, не может без него существовать. Но и в этом случае она всего лишь средство для достижения цели, к которой он стремится. Если боль невыносима до крика, он должен слушать этот крик словно со стороны и стараться его укротить. Именно нужна дисциплина, власть разума над телом; путь, ведущий к цели, лежит только через абсолютность этой власти. И если он достигнет такой власти над собой, став обеими ногами на свою лестницу, приникнув к ней, — ему показалось, еще чуть-чуть, и это удастся, — вот тогда можно, даже нужно начать вспоминать. А когда будет проверено и это, он откроет глаза. Вот он уже ухватился за ступеньку, но резкая боль грубо оторвала, швырнула обратно. И вот он снова болтается между двумя спиралями и орет во всю глотку. Придется начинать все сначала. Нужно изменить тактику. Прежде всего одолеть боль. Он отодвинул ее точно, на ступеньку первой спирали, и медленно, осторожно приближается ко второй. Если ухватит, уже не выпустит.

…Итак, подавил боль. В области латеральной мышцы верхнего предплечья — сознание того, что он употребляет привычные термины, наполнило тайной радостью приближения ко второй лестнице, — ощущалась поверхностная жгучая боль, отдающая внутрь. Если задет центральный нерв — а что еще? — то, учитывая состояние периферийных рецепторов…

Он сделал ошибку. Не следовало так сосредоточиваться на этом. Подняв правую руку, он потрогал болевшее место. Боль славно удесятерилась, пришлось кричать. Не смог он приказать и глазам. Они открылись, чтобы увидеть рану, где рождалась эта нестерпимая боль. Весь план постепенного овладения спиралью рухнул напрочь.

Но в тот же миг, когда он увидел кровоточащую рану на руке, вместо наступления хаоса все вдруг просто и спокойно стало на свои места.

— Гилл, ты идиот! — сказав это, он почувствовал неописуемую радость от долгожданного слияния с ускользавшей спиралью. — Наложи бинт, иначе истечешь кровью!